Тень мачехи
Шрифт:
Партия была не закончена, он вёл 8:6. Играть договорились до десятки, и фора у Макса еще была. Но от мысли, что, может быть, именно ему придется платить сегодня, Демидов разозлился еще больше.
Он поймал косой взгляд Олега Василенко: тот усмехался, видимо, ждал, что партнер окончательно потеряет контроль над собой, а тогда и проигрыш неминуем. Радовался, гад.
«Рано радуешься», — Макс сжал челюсти.
Отвернувшись от Василенко, он дернул трубку из кармана. Ну да, Танька — рингтон с корридой он поставил на номер жены специально, как символ их семейной житухи. Надоевшей, скандал
Ее он любил, с Алёной все было бы по-другому… Нет, положа руку на сердце, Макс признал бы, что и с Танюхой всё изначально складывалось не так плохо. Эта толстушка, без сомнения, была ему симпатична. Грудь у нее — роскошная, Макс всегда считал, что вот такая полнота любой бабе к лицу. И поговорить с ней бывало интересно, и хозяйственная она: готовит вкусно, убирает, заботится… А с другой стороны — упертая, как ослица. Командирша, всё под каблук его загнать пытается. Ну и лохушка наивная, с принципами — Максим всегда таких презирал.
Телефон продолжал звонить.
Макс глубоко вдохнул и шумно выпустил воздух через нос, пытаясь успокоиться. Отвечать не хотелось. «Знать бы, зачем звонит… — Макс прищурился, быстро глянул на часы и решил: — если попросит забрать с работы, скажу, что совещание затягивается. Она поверит. Каждый раз верит».
Нет, в другой день он бы поехал к ней, изобразил бы заботливого мужа. Но сегодня ему требовалось время, чтобы выиграть партию с Василенко — пока тот настроен кутить. Демидов мазнул пальцем по экрану смартфона.
— Да! — рявкнул он. — Таньк, срочное что-то? Я на совещании.
Он поставил кий в стойку, указал свободной рукой на прижатый к уху телефон — пусть Василенко видит, что он отвлекся по делу, а не слился, боясь проиграть. Пошел вокруг стола, по-обезьяньи сутуля спину. Из-за этой сутулости его непропорционально длинные, загорелые руки свисали почти до колен. Вот почему самарские друзья прозвали его Кингом. Да, это было производным от «Кинг-Конга». А не от «короля», как он врал Алёне.
В бильярдной было невозможно разговаривать: орала музыка, стучали шары. Девки, которых приводили с собой игроки, отмечали каждое попадание в лузу громким визгом. Обогнув длинный плац бильярдного стола, Макс двинулся в направлении коридора. Провел ладонью по высокому смуглому лбу с залысинами, по темным, коротко стриженым волосам. Расстегнул еще одну пуговицу белой рубашки. На шее жёлто блеснула широкая золотая цепь — подарок Алены, память об их 90-х. Заметив, что джинсы испачканы мелом, Макс раздраженно стряхнул его с ноги.
— Ты не теряй меня, я буду в больнице. Ложусь в гинекологию, — голос Тани был тусклым. Она помолчала, будто собираясь с силами. — Макс, прости. Ребенка не будет. У меня опять замершая беременность.
Максим раздраженно закатил глаза. Дети, дети… Дались ей эти дети!
Музыка в зале стала тягуче-гнусавой, будто у синтезатора заложило нос. «Надо заказать еще виски, — думал Макс. — Василенко чаще проигрывает, когда выпьет. И пожрать бы не мешало, вон как с кухни жареным
— Макс, что ты молчишь? — голос жены стал обиженно-требовательным.
«Да понял я, ложишься в больницу, чего еще надо?» — раздражение нарастало, но он постарался говорить спокойно:
— Ну а что тут скажешь. Плохо, конечно.
Она всхлипнула.
— Таньк, не реви, — угрюмо попросил он. И не удержался, кольнул: — я ж тебя отговаривал, но ты сделала по-своему.
В трубке вмиг вскипела тишина. Такая, будто в него летела бомба.
— Значит, ты считаешь, что это я во всем виновата?
Слова зазвучали отчетливо, с ноткой угрозы. Макс скривился, поднял сжатый кулак, и с досадой треснул им по воображаемой стене. «Ну, всё, сейчас заведется. Уже завелась», — он запустил пятерню в волосы, почесал макушку. Перед глазами мелькнуло воспоминание: Испания, коррида, победивший toro* трусит по арене, угрожающе наклонив голову. А на песке валяется сбитый с ног тореадор, который мог бы отрезать оба его уха и хвост — будь он половчее и поосмотрительнее**. «Не надо ее злить, — решил Макс, — а то опять начнет о разводе. А если развестись сейчас, о возвращении в Самару можно забыть — я не для того терпел столько лет, чтобы явиться к Алёне нищебродом».
И он сказал печально, с легкой обидой
— Танюш, я ж не то имел в виду…
— Угу.
— Я ж боюсь за тебя, — напирал он. — Думаешь, легко мне? Просто вида не подаю.
Она еще помолчала, вздохнула с тоской.
— Правда?
— Конечно! — Демидов облегченно выдохнул. И спросил, стараясь, чтобы голос звучал участливо:
— Ты как сама-то? Как чувствуешь себя?
— Да как… Хреново.
— Мне приехать? — спросил он, и тут же осёкся: «Бля, нахрена предложил? Вдруг согласится?»
Но она снова выпустила жало:
— Зачем? Когда надо было, ты мне не помог.
«Твою дивизию! Сука злопамятная! — взбесился Демидов. — Ну да, не пошел я сдавать эти чертовы анализы — и что теперь, всю жизнь меня клевать будешь? Да! Я ненавижу! Все эти уколы, шприцы, баночки — не-на-ви-жу! А конура эта, для сдачи спермы: метр на метр, стульчик и журнальчик! Позор, унижение, нормальный мужик не стерпит! Это так сложно понять? И ведь я не скрывал. Сказал по честноку: нужен ребенок — о кей, но разбирайся сама со своими докторицами. Или признай уже, что не можешь родить, и живи спокойно. Нет, она всё пыжится и пыжится, а потом с ней вот такое, и виноват, конечно ж, муж!». И сказал, одним сжатием челюстей прожевав злобу:
— Таньк, я ж волновался за тебя. Поэтому и не хотел, чтоб ты рисковала. Знаю, детей хочешь. Но, блин, не любой же ценой! Я ж не железный, переживаю.
Она молчала.
— Танюш, ты ж знаешь, люблю я тебя.
«Бля, да что ж она молчит-то?»
— Таньк, я мужик, мне эти ваши женские штуки в жизни не понять. Понимаю, ты ими занята. А только все равно не могу, когда ты ко мне так, будто меня нет! Если о себе не думаешь, подумай хоть обо мне. Если с тобой что случится, как мне жить-то?… Я ж, если буду знать, что не уберег — с моста кинусь!