Тень одиночества
Шрифт:
Генрих спрашивает: где она? Гоша ему говорит, в какой клинике та находится. Он едет к ней в клинику.
На протяжении двух недель, он навещает Ирину. Понимая ее страх, поддерживает ту, становится близким другом. Она боится быть в тягость, пытается отравиться.
Он вовремя приходит, войдя к ней в палату, находит ее полумертвую, кричит. Вбежавшая медсестра вызывает врача. Ирину везут в реанимацию, ее спасают.
И только тогда, Генрих понимает, что любит ту. И что, именно она спасла его от одиночества. Он предлагает ей руку и сердце. Они договариваются о помолвке
Казалось бы все хорошо. Ее выписали. Она дома готовится к помолвке, и он опаздывает на поезд.
И вновь дурацкий страх. Он боится, что это знак судьбы. Что свыше противостоят их союзу. Он не находит ничего лучшего, как порвать со всем в его жизни, прежде всего он, увольняется с работы, переезжает в Питер. В новой рутине, он теряет Ирину из виду, живя своей новой жизнью. Он теперь поглощён работой в редакции нового глянцевого журнала…
Часть четвертая. Спасение от нелюбви
…Вот он, Генрих стал вольной птицей. Опять его судьба испытывает на страх. Он сидит ночью на перроне, ждет поезд «Москва – Санкт – Петербург». Он пока еще не понимает своего присутствия здесь, на вокзальном перроне, но кажется, что это – новый поворот в его жизни. Он готов к новому. Его ошеломляет скопление людей в одночасье, что по мановению волшебной палочки вмиг рассасываются с мест, заполняют поезда.
Вот и сейчас. Все стоящие на перроне услышав стук колес несущего поезда, в одно мгновение рванули рывком вперед, но это был фальшстарт. Скорый поезд, как стрела пронесся мимо на большой скорости. Так, что стоящие в нетерпении пассажиры не ощутили разочарования.
Наконец к станции стали подавать поезд «Москва – Санкт – Петербург», люди разгруппировались по перрону, стояли готовые первыми ворваться в свои вагоны. Генрих с иронией подметил, что это даже забавляет, но решив не делать из посадки в поезд очередного соц. шоу, продолжил наблюдение.
В конце концов, всегда успеет сесть в поезд. Пока он еще не грустит, не впадает в панику, ведь по перрону снуют пассажиры и их провожатые. Лица, лица, лица…
А это значит, что в данный момент он не одинок.
Ну вот, в поезд сели все, кто хотел уехать. Встав, Генрих поспешил к своему вагону. Проводница пожилая женщина, посмотрев на него с укором сказала: «Да что, ж ты, милок, до последнего тянул время, не дай Бог, не поспел бы. Бегать за поездом запрещается, споткнешься, да под колеса на рельсы ляжешь плашмя. А, я б тогда по всем кварталам без премии осталась бы. По всем макушкам прошлись бы из-за такого, как ты».
Он, поднявшись, молча последовал в вагон.
Проводница проводила его своим цепким взглядом, буркнула: «Ходют здесь всякие, а ты за ними дверь закрывай». Она захлопнула за ним дверь. Встала на площадку в тамбуре, посмотрела в сторону семафора, начала размахивать сигнальным флажком. Поезд трогаясь, стал набирать скорость. Москва удалялась километр за километром. Впереди. Санкт– Петербург.
Генрих, войдя в купе, наскоро устроился на нижней полке. Осмотревшись, он увидел молодую женщину, что была занята снятием макияжа,
Генрих расположился на полке, отвернувшись, попытался уснуть. Он ворочался с бока на бок, не мог сосредоточиться ни на одной мысли, они словно ждала глубокой ночи, чтобы измучить его неопределенностью. Ему опять стало страшно. Одиночество сдавливало, нагнетало страх, в этом помогала ночь, стук колес по рельсам, отблеск света прожекторов, мешали уйти от действительности. Сон не шел.
Он не мог понять, почему его так возлюбило одиночество, почему все попытки наладить отношения с женщиной, сводилось к столь банальному бегству, словно его кто-то, что-то отваживало от них, без каких– либо объяснений гнало от них прочь. Кажется, что это настоящий рок, проживать жизнь без взаимности. Может этот крест ему дан, чтобы осознать любовь, сказав как нравоучение, что то что он пережил к женщинам, всего-то мужская меланхолия, не более того. Возможно, она, любовь, все, же еще будет в его жизни. На этой мысли Генрих заснул.
Как – то незаметно наступило серое утро. В купе все спали. Генрих ужаснувшись, что мысль о любви была всего-то лекарством, снотворным, действие которого прошло и он опять одинок, просто был повергнут бесповоротностью судьбы. Собравшись с мыслями, решил перебороть внутренний страх одиночества, твердо уверовав, что занятому человеку не до одиночества, так как рабочее время лечит, что по прибытию в Санкт– Петербург, он полностью отдастся работе, загрузит себя чужими проблемами, сопереживая другим, разрешая их росчерком пера. Он найдет то, что должен найти – общение. Одиночество – это роскошь! И на него нельзя тратить время.
Сейчас он просто взял у судьбы тайм аут, чтобы определиться и идти по жизни дальше. Это время для анализа ошибок, но их надо перелопатить в 2–3 дня, чтобы не впасть в депрессию, гоняя себя по кругам ада воспоминаний. Прошлое оставлено во вчера, оно однозначно было, но прошло. Его не вернуть.
За окном показался пригород Санкт – Петербурга, что так обрадовал своей мощью, духовностью, невольно захотелось сесть поближе к окну, впитывая прошлое великого наследия. Мозг рисовал кадры войны.
…Шла война, но люди радовались рождению нового. Наверно, и Ефросинья, его бабушка, в те дни, рожая сына, умилялась, видя перед собой малыша. Новую жизнь! Наперекор страху она, даруя ему жизнь, сделала, прежде всего – счастливой себя.
Сейчас он одинок. Близкие, показалось, устали ждать внуков и правнуков, умерли, один за другим простившись с ним навсегда. Быть может их уход никто и не заметил со стороны, но ему их не хватает. Их любви.
От этих мыслей его отвлек мужик с верхней полки, что хлопал по плечу, что-то бормоча: «Слышь, пацан, давай по пивку?! В горле пересохло после ночи. У меня есть!»