Тень уходит последней
Шрифт:
– Напишите: хулиганок!
– стукнула кулаком по столу гостья.
– Ху-ли-га-нок, - дописал в конце заметки Николай.
– Все, распишитесь.
Женщина, услышав последнюю фразу Синцова, вернулась в кресло и не сводила глаз с Синцова, протянувшего ей лист и ручку.
– Это, что же получается, в газете мое письмо будет?
– на ее жестком лице вздрогнула неизвестно откуда взявшаяся улыбка.
– Конечно! вы же просили.
– Угу!
– закивала головой Александра Ивановна.
–
– Ну, да, - Николай изобразил на лице гримасу удивления.
– И что потом?
– Прокуратура займется Вашим письмом, полиция, - стал сгибать один за другим пальцы, перечисляя органы власти, - мэрия города... ООН.
– Вот так-то!
– закивала головой Волкова.
– А коммунисты?
– И они, и партия "Единой России" посмотрит.
– Да ты что? И они меня будут знать?
– Ну, конечно же, ведь газету нашу все читают. Прокуратура вас пригласит к себе.
– Это зачем?
– вздрогнула Волкова.
– Александра Ивановна, это же не просто письмо, не просто статья в газету, а жалоба, и на нее правоохранительные органы и законодательные, как депутаты Думы, в первую очередь, должны не только обратить внимание, но и провести расследование.
– Это, что ж получается, кто-то может не поверить мне?
– Так положено, Александра Ивановна. А вдруг эти девушки скажут, что было это все не так, как вы говорите?
– Это, что ж, тогда меня посадят в тюрьму?
– Ну, зачем так сразу и думать. вы же пенсионерка, заслуженный человек, охранник дома.
– Да, да, - снова пожилая женщина в знак согласия закивала головой и задумалась.
Через минуту, гостья, опираясь на трость, при помощи Синцова встала из своего кресла и, положив бумагу с написанным от руки текстом в карман своего халата, сказала:
– Я подумаю, потом принесу, - и, сильно стуча тростью по ламинату, вышла из кабинета Николая.
Синцов вздохнул и, упершись на спинку кресла, вытянув ноги, закрыл глаза.
Да, он прекрасно понимал чаяния этого человека, его стремление и сейчас, на старости лет, приносить хоть какую-то пользу. Пусть даже остается она до сих пор максималистом, которой нужно, чтобы все окружающее имело свое место, жило по каким-то законам, правилам, и осуждать за это человека никак нельзя.
– Николай Иванович, - заглянула в кабинет секретарша, - я знала, что только вы сможете справиться с нею. Извините, если что не так, - застенчиво улыбнулась она.
– Да, ничего, Эмилия. Как там наше небо?
– Ржавского вызвали, - прошептала она.
– Сам!
– А-а.
– Можно?
– женщина втиснулась в кабинет Синцова и, глядя ему в глаза, наклонившись к его уху, спросила.
– А правду говорят,
– Это, Эмилия, фигурально так говорят. Я, всего лишь, журналист...
– Помогите мне, прошу вас, - положив свои горячие руки на плечо Николая, она приблизила свои бордовые пышные губки к его уху, обдавая все вокруг приятным ароматом цветочных духов.
Ее прикосновение, теплый воздух, покрывший его ухо и часть лица с шеей, был настолько притягательно-неожиданным, что в верхней части живота и бока он почувствовал, как побежали мурашки. По инерции хотел было оттолкнуться от нее, но молодая женщина, чувствуя заранее, что он может так поступить, сжала в своих кулачках ткань его рубашки и не поддалась.
– Я вас прошу, милый. вы всегда меня избегаете, неужели я вам не нравлюсь?
– Нравитесь, Миля.
– Только вы меня так называете. Коленька, я не буду разрушать Вашу семью, я тоже замужем и люблю своего мужа, дочку. Но, когда я вас вижу, я просто не могу себя сдерживать, чувства во мне сразу переполняются, и я как после дождя, вся мокрая стою перед людьми. вы понимаете?
Ее губы коснулись мочки уха, шеи Николая, горячий воздух, выдыхаемый ею, пошел волной под воротник, вызывая в нем ответную волну, только не пошедшую по коже его тела, а пронизывающую всего его насквозь.
– Миля...
– Коля, дверь закрыта, - все ближе и ближе прислоняется к нему молодая пышногрудая женщина.
– Я так не могу. Миль, ну, не могу!
– Терпи, - ее шепот горячей волной разбивается о его ухо.
– Миля, ну что ты делаешь?
– пытается оттолкнуть от себя секретаршу Николай.
Но она была сильнее его. Ее цепкие, сильные пальцы, казалось, вот-вот вгонят в него свои когти и растерзают.
– Миля!
– Да, да, извини, у меня сегодня третий день. А когда они приходят, в меня вселяется какая-то такая сила, - и она начала целовать его руку выше и выше, насколько могла закатить рукав его светло-розовой рубашки.
– Помоги мне, Коленька!
– В чем?
– гладя Эмилию по затылку, скользя рукой по плотно уложенным волосам, спросил он.
– Что тебя мучает?
– Желание быть ближе к тебе. Не бросай, прошу. Хоть иногда. Коленька?
Синцов безотрывно смотрел в ее огромные черные глаза, в которых отражался сам, как в зеркале, на темно-каштановые волосы, на вырез блузки...
"Стерва!
– подумал Николай.
– Все знают, что ты - девочка Скуратова. И я тоже".
И тут же он показал пальцем в сторону окна:
– Босс!
– Да, да, да, - оттолкнулась от него Миля и, забыв о Николае, подбежав к зеркалу на стене, взглянув на секунду на себя, выскочила из его кабинета.