Тень уходит последней
Шрифт:
После выпитой второй чашки ароматного чая, она ждала, когда Синцов доест манный блинчик, обмазанный сверху малиновым вареньем и, спросив, а зачем ему нужна эта история про Анну, сказала:
– Хорошо, унучек, хорошо. Слушай.
И тут же ее лицо изменилось, исчезла с него доброта, оно стало грустным, и словно вторя этому изменившемуся настроению в лице старушки, в абажуре погасла единственная лампочка, и в комнату пробивался лишь тусклый свет в полуоткрытую дверь с коридора.
Незаметно включив диктофон на мобильном телефоне, Синцов его немножко выдвинул из-за блюдечка с вареньем, направив его на бабушку Полину.
–
– Так вот, я хлеб несла, сахар, масло. Тяжело. Анка-то - помощница-а. Сколько помнится, всегда добра ко мне, не то, что ее родители, Петька со Светкой, - и тут же перекрестилась, что-то шепча про себя.
– Сколько их знала, столько и не знала! Забор поставили, во(!), за ним ничаво не видать, - сложила губы и кивает головой, смотря куда-то сквозь Николая, бабушка Полина.
– Ничаво! Скрытны люди, фу! Как так можно? А дом, у-у-у, какой у них большой! У всех голод, а они жируют, машину купили, дом построили, а старый сломали. Вот!
Как жили, не знаю, в гости не звали. Жадные они, говорят, - снова вздохнула тетя Полина.
– На машине кругом ездили, и откуда стоко деньжищ, не знаю. Вот, и Аньке не повезло с ними, холостячка до сих пор.
"По возрасту - моя одногодка, эта Анна Петровна", - подумал Николай, не спуская своих глаз с дрожащих, уже давно потерявших свой девственный цвет, губ бабушки Поли.
– А как померли они, никто не знает. Машка с третьего дома говорит, сердце у них порвалось, а Катька с седьмого дому - со второго этажа гыкнулись, да шеи себе поломали. Не знаю. Их Анька тоды, у Москву ездила, горит, что их пугали. Вот как! А кому старики те нужны, а?
– и вопросительно смотрит на Синцова.
– Дом-то Аньке достался. Небось, это она их?
– Н-не знаю, - пожал Синцов плечами.
– Во-от, и как с магазина выхожу, так Анька идет-то. Вижу-то ее, "ой", схватилась за спину я, мол, тяжела, больно, моя сумка-то. Она, молодица-то, сильная, спасиба ей, взяла ее, мы и пошли, та-а. А на столбе то горит фонарь, то нет. Вот, и спрашиваю-то, у Аньки-то, а как померли твои папка с мамкой? А она в слезы-то. Горит, кто-то пугал их. Я спрашиваю: а кто? А она горит, приведенье-то, вот.
А я горю, а како оно? А она горит, юноса, вот. И тут тако началось, ой, - вздохнула бабушка.
– Тако! Страшно говорить-то. Ой...
Николай вытпил из чашки остывший чай и смотрит на хозяйку дома, чувствуя, что и у него от ее рассказа начинают поджилки в руках трястись и не только с испугу.
А бабушка, словно специально, выждав какое-то время, всплеснула руками:
– Тако, ой, сердце вот-вот прыгнет.
Снова она начинает меняться прямо на глазах: вся съежилась, меньше стала, словно выпустили из нее воздух, которым она была напитана, как шар. На её морщинистом лице добавилось больше складок. Голос с сутью ею рассказываемого менялся: то шептала с шипением, как змея, то, как цикада, трещала, описывая ломающиеся ветки кустарника, то втягивала в себя, то надувала свои щеки, то выпучивала глаза, то закрывала их, продолжая шептать, до мельчайших подробностей описывая те произошедшие события.
– А на улице темно, унучик, света нет, - она резко толкнула воздух своим кулачком.
– И, вот, как мы шли, так ктой-то
– А кто он?
– Так, голос Петра, унуче. Его нет, схоронили его с жинкой Светкой, - перекрестилась, - тока их Анька осталась. А он... ой-то, даже не знаю, у кустарнике, да как зашумит ветками, заломат их. Ой, наделала я промеж ног!
А Анька в дом свой не пошла, у меня осталась. А туалет у меня в огороде. Ночью она меня будит, идем вместе ту-дысь, - говорит, задыхаясь.
– Ой! И только пошли, опять Петр, как скажет.
– А что он сказал, бабушка Полина?
– невольно сорвался Синцов.
– Так, тетя я тебе!
– резко посмотрела на Николая старушка.
– Извините.
– Так, он белый весь, приведение прямо. А я у дом, как влетела, и не знаю как. Анька бьется у дверь, а я не знаю, кто это, Петька иль Анька. А, может, жинка его. Страшно! Может, они душить меня хотят. Я и не открыла. А с петухами открыла, Анька под дверью. Вот-то.
– Мертвая?
– Не-а, дрожит вся и волосы белыя. Я ее домой вволокла, а она слова сказать не может, трясет ее. Говорю, что унучка, что с тобой? А она молчит, трясется. Так, и спать положила ее там, грязную, немытую. Весь день с дивана не вставала она, всю ночь. Обоссалась вся. Ой, напугалась вся она, унуча.
– Тетя Поля, а что он кричал? Ну, то, приведение?
– Ктой-то?
– смотрит на Николая бабушка, словно не поняла, о ком ей говорит сейчас гость.
– Так, я же говорю, приведение-то, - прошептал Синцов.
– Ай, не помню-то, совсем страшно было. Петька то был.
– Так, может, все это вам показалось, тетя Паша?
– шепчет Синцов.
– Ой, да што ты, унучик. Ой, как страшно было.
– И вы после этого у себя Аню оставили?
– Нет, нет, - закачала головой и затолкала руками в сторону Синцова старушка.
– Зачем мне колдун нужен? А Петька, он колду-ун. Всю ночь, то там стукнет по стеклу и скребет когтями своими по нему, то по трубе стукнет. Ой, страх какой. Я всю ночь молилась. А утром сказала Аньке: уходи отселе, иди к соседям.
– И больше Петька к вам не приходил?
– Нет, он за Анькой ушел. Страх, ка-ко-ой.
– Бабушка, ой, извините, - приложил руку к сердцу Николай, - тетя Поля, а, может, это не Петр был, не отец Ани?
– Ой, он самый-то. Горят, у него на могиле собака его осталась. Анька ходила туда, а та яму там рыла. Вот это Машка мне с третьего дома говорила. Анька к ней потом ушла, а та ее тоже выгнала. Видно, она их убила.
– А что вы сказали по этому поводу следователю из полиции, тетя Полина?
– А што? Так они и меня будут заключать! Не-ет, я табе не говорила ничаго!
– Нет, не говорили, - согласился Синцов.
– А знаете, где сейчас Аня?
– У психбольнице. Ведьма-то.
– Кто, теть Поля, ведьма-то?
– Анька-то...
И свет вспыхнул над столом, лампочка загорелась. Испугалась этого не только тетя Поля, но и сам Николай, вздрогнул, и перекрестился.
– Во-от!
– подняла палец вверх тетя Поля.
– 2 -
Машке было тоже далеко за шестьдесят лет. Хотя, по сравнению с тетей Полей, она была другой, полноватой женщиной и скорой, что на слово, что на ногу. Бегает вокруг Николая и говорит, говорит.