Тень
Шрифт:
Не знаю, почему его слова меня взбесили, видимо, потому что были правдой.
— Я то может быть и сижу, только я себя вытащу. А ты так и будешь сидеть, тупой ублюдок! — зашипел я в лицо отшатнувшемуся гаишнику: — Ты настолько тупой, что даже не понимаешь, что ты делаешь. Надо же, денег ему дали! Вот пять лет получишь, как раз по году за каждую тысячу — появиться время почитать, за что ты их получил. А адвокат тебя, придурка тупого разводит, и деньги, что, якобы, для судьи предназначены, он себе заберет. Если случиться такое великое чудо и тебе дадут «условку», он деньги себе оставит, ну а
— Как пять лет?! — у бывшего инспектора сделалось обиженное лицо, как у ребенка, у которого вырвали изо рта сосательного петушка на палочке, что за пятнадцать копеек продавали на каждом углу дядьки с потертыми чемоданами: — ты же про три года говорил?!
— А я тебе врал, потому как ты лошара по жизни, а лошар надо…
Договорить мне гаишник не дал, бросился в драку, вымещая на единственном доступном неприятеле всю свою злость и обиду, ну, а мне было тоже что предъявить этой суке…
Через десять минут, когда я сидел на своей кровати, потирая саднящую скулу и слизывая кровь, текущую из разбитой о зубы губы, что-то меня такая тоска взяла…
Даже то, что мой соперник еле дохромал до кровати и сидел там, прижавшись к стенке и что-то злобно шипя, меня не радовало.
— Эй ты, быдло, иди сюда. — сам того не ожидая, подал я голос.
— Пошел на….
— Ладно, извини. — мне даже стало неудобно за свои последние слова: — Иди сюда, расскажу, как можно попробовать отскочить от суда.
Мой сосед пару минут повздыхал в темном углу своих нар, после чего, настороженно косясь на меня, держась за бок, похромал в мою сторону, постанывая при каждом шагу.
— Что хотел? — садиться на нары он не стал, настороженно замер рядом, держась рукой за стену.
— Садись ближе, кусаться не буду. — я демонстративно подвинулся: — Расскажи, ты каким числом рапорт на увольнение писал?
— Ты же сказал, что знаешь, как мне отскочить, а сам начал спрашивать…
— Слушай, не нужна моя помощь, да ради Бога… У меня привычки навязываться нет.
— Да ладно, что-ты. — сосед хватался за надежду, как за соломинку, потому, что у него, все равно, ничего не осталось: — В рапорте на увольнение написал дату — с двадцать третьего. Командир батальона написал 'Кадры. Не возражаю. Уволить с двадцать третьего".
— А мужика вы остановили когда?
— Двадцать четвертого, в два часа ночи.
— И-и-и? — я сделал такое счастливое лицо, как будто разговаривал с малолетним дебилом, с которым надо общаться исключительно лаской, но Сергей только недоуменно хлопал глазами.
— Ну ты и де…- я оборвал фразу — раз уж извинился, нарываться на новую драку не стоит: — Ну сам подумай — ты написал на увольнение на двадцать третье число, уверен, что кадры тебе уволили тоже двадцать третьим числом. Значит, в двенадцать часов ночи двадцать третьего июня одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года ты, как в сказке про Золушку, из кареты превратился… ну?
— Что — ну? — этот тип в милицейской форме без погон меня совсем не понимал.
— Ты меня извини, но я все равно буду ругаться…- моего смирения надолго не хватило: _ ну почему ты такой дебил, что ничем не интересуешься? Ну я тебе пытаюсь в голову вложить мысль, что в двенадцать часов
— Почему не могут? — не сдавался Сергей: — Я же взял.
— Ты не мог взять взятку, потому, что ты не должностное лицо…- попытался я дать разъяснение по объективной стороне преступления: — Ты ровно в двенадцать ночи стал просто гражданином, а взятку можно дать только чиновнику или милиционеру, то есть, служащему, обладающему властными… Всё, не бери в голову.
— И что? Мне теперь домой можно? — осторожно спросил Сергей.
— Нет, домой нельзя…Потому, что… — я задумался, забарабанив пальцами по углу шконки: — Получается, что у тебя не дача взятки, а максимум мошенничество, но там сроки раза в два поменьше и сто процентов тебя, если и осудят, то, как «первоходу» условно дадут…
— Да как так-то! — взревел бывший инспектор, вскочив от переполнявших его эмоций и тут же взвыл, схватившись за колено: — Ну следователь там же тоже не дурак, почему он меня за взятку то посадить хочет?
— Да это как раз очень просто. Твой начальник решил перестраховаться, поэтому тебя задним числом уволил, это одна часть истории. А у следователя совсем другая история — милиционер, на служебной машине, в форме, при оружии, берет взятку –для него это классика, он на прочие бумажки не смотрит. А то, что формально ты уже был уволен — ему это даже в голову прийти не может. Ладно, пока помолчи, я подумаю, как тебе лучше это дело обыграть…
— А что тут думать! — тут же вылез со своим «особо ценным мнением» Сергей: — Завтра скажу следователю то, что ты мне сказал, и меня отпустят. Ты только еще раз повтори, а то я с первого раза не все запомнил.
— Ну и дурак. Если сегодня рот откроешь, значит за взятку сядешь. — я постучал бывшего инспектора по голове.
— Да что опять не так то? — возмутился мой сосед по камере: — Сам же сказал…
— Правильно, я сказал. Но, как только ты свой рот откроешь, следователь позвонит твоему начальнику, и они мгновенно все переиграют, переделав приказ на увольнение с двадцать третьего числа на двадцать четвертое, и тогда у них все будет «в ёлочку», и ты сядешь сто процентов. О том, что тут возникла такая правовая коллизия можно говорить только тогда, когда у тебя будут на руках приказ о твоем увольнении и трудовая книжка, где даты приказа об увольнении будут четко прописаны. Поэтому, тебе лучше больше ничего не говорить, от слова вообще, ссылаться на плохую память, а я, когда выйду, свяжусь с твоей женой, и мы с ней все порешаем, как тебя из камеры вытаскивать. Поэтому сегодня тебе лучше молча поехать в тюрьму и пересидеть какое-то время там.
— Но я не хочу в тюрьму! — запротестовал Серега: — Я там никого не знаю!
— Все, я тебя уговаривать не буду. Хочешь от срока отскочить, значит сегодня молчишь, и в СИЗО ждешь, когда тебя вытащат. Если что-то не устраивает — вытаскивай себя сам. Все, больше уговаривать тебя не собираюсь, счастливого пути.
Я отвернулся к стенке и, на этот раз, уснул окончательно, несмотря на попытки моего соседа продолжать обсуждать его дело. Больше всего ненавижу клиентов со своим, «особо ценным» мнением.