Тени исчезают на рассвете
Шрифт:
Вскоре Захаров вошел в вестибюль гостиницы.
— Номерок мне, — попросил он дежурную. — Отдельный… Инвалид я, припадки бывают, — пояснил он. — Вот от врача справочка.
Он помахал бумажкой перед ее носом.
— Нет сейчас свободных номеров.
— Ах, так! Нет! — Захаров придвинулся к ней. — Инвалиду войны нет! А жалобная книга есть?
Дежурная поморщилась. Ох, эти инвалиды! Еще в самом деле запишет. А потом иди, разбирайся, кто прав, кто виноват.
— Ладно, ладно, не кричите! Не таких видели… Надолго вам?
— Долго-недолго, а комната
— Что же я вам, сделаю ее, если нет! — Дежурная глянула на таблицу номеров. — Нет сейчас ничего. К обеду только будет.
— Вот это другой разговор, — сразу успокоившись, сказал Захаров. — А то заладила: нет да нет… До обеда, так и быть, обожду. Сама же должна понимать: инвалид. Припадки опять же.
— Заполните вот эту бумажку. Паспорт дайте, командировку.
Захаров подал ей документы, заполнил листок прибытия. Потом сказал:
— Пойду по делам. Но к обеду чтоб комната была…
Дежурная, покачивая головой, посмотрела ему вслед.
Ну и настырный человек! Она глянула в командировочное удостоверение: "Выдано Захарову Е.С. правлением рижской артели "Бытовик"… командируется в г. Южносибирск. Срок командировки…"
Инвалид, припадочный… А по виду не скажешь: здоровый мужчина… Да что там вид! Вот и ее Николай тоже на вид крепкий, как дуб, а сердце у него никудышное — шутка сказать, три ранения… Ох, война, война, как она людей покалечила!
Ей вдруг стало жалко этого командировочного инвалида. Ехал человек от самой Риги, трясся в вагоне, поди, целую неделю, спал на вокзалах… Пусть уж отдохнет в отдельном номере. Вот из двадцать третьего после обеда уезжают…
ВСТРЕЧА ФРОНТОВЫХ ДРУЗЕЙ
Адрес агента по кличке "Анна" Захаров знал на память. Знал он и как к нему пройти, не возбуждая излишнего любопытства прохожих своими вопросами. Вообще город он изучил отлично: недаром в течение целого месяца изо дня в день штудировал подробнейший план Южносибирска, пока все черточки, линии и кружочки отчетливо не отпечатались в его памяти. Правда, план не давал представления о живом облике города. По нему трудно было судить, например, о том, какие деревья растут в скверике возле горисполкома или в какой цвет выкрашено здание больницы. Но зато Захаров прекрасно знал, что скверик этот имеет четыре выхода, что высота его ограды со стороны проспекта составляет 1,8 метра, а под больницей проходит старая, заброшенная канализационная труба, которая кончается у пустынного обрывистого берега реки. Знал он и много других подобных деталей, о которых понятия не имели даже многие старожилы Южносибирска.
По пути Захаров решил, что будет не лишним проверить через соседей, все ли в порядке у "Анны".
Не доходя нескольких домов до высокого, сколоченного из плотно пригнанных друг к другу досок забора, за которым, как он знал, проживал агент, Захаров приметил старушку, сидевшую на скамеечке возле ворот, и направился к ней.
— Здравствуйте, мамаша, — вежливо поздоровался он. — Не сдаете ли, случаем, комнату для одинокого?
— Нет, сынок, не сдаем.
Захаров вздохнул.
— Вот беда!
— Если только у Ефремовых попытать, — с сомнением сказала старушка. — Вон тот домище здоровый, за оградой… Не сдадут, поди. Привыкли жить одни, как сурки, со своими часами… А то зайди, кто их знает! В прошлом году одного пустили. Недолго, правда, он у них прожил. Зайди, сынок, авось и тебя пустят.
— Попробую, мамаша. Спасибо вам.
Теперь Захаров был совершенно спокоен. "Анна" — это и был Василий Тимофеевич Ефремов, хозяин дома. Значит, он на месте и с ним ничего не случилось.
"Живут одни, как сурки, со своими часами…" Захаров усмехнулся. Он знал Ефремова еще со времен войны по школе шпионов в оккупированном белорусском городе Бобруйске, где некоторое время был руководителем практики, и очень хорошо помнил его странное влечение к часам.
Ефремов весь преображался, когда видел часы еще незнакомой ему марки. В глазах появлялся лихорадочный блеск, большие руки ласково поглаживали корпус часов. Он неумело улыбался, если только можно назвать улыбкой сочетание растянутых губ с угрюмым выражением лица.
— Продай, а?
И не отставал до тех пор, пока не добивался своего. Над ним смеялись за глаза и в глаза, но на Ефремова это не действовало. С непонятным упорством он предавался своей страсти. А однажды полушутя, полусерьезно Ефремов изложил руководителю практики свой взгляд на людей "с точки зрения часов", как он выразился. Ефремов делил всё человечество на четыре большие группы: группа золотых часов, группа серебряных, группа "тик-так", к которой он относил обладателей простых часов, и группа голоруких. К людям, входившим в состав последней группы, Ефремов относился с презрением.
Несмотря на свои чудачества, Ефремов считался перспективным агентом. Он дезертировал из Советской армии, сам перебежал линию фронта — это особенно ценилось фашистами. Все поручения Ефремов выполнял старательно и проявлял при этом недюжинную сметку, которая помогала ему выходить сухим из воды. Не останавливался он и перед убийствами, совершая их с той изощренной жестокостью, которая выдает человека не вполне нормального.
Захаров подошел к калитке и постучал. Со двора донесся лязг цепи и бешеный лай, а затем раздался густой голос хозяина:
— Цыц, Черный!
Калитка чуть приотворилась, и Захаров увидел высокого человека с угловатыми движениями, длинными, как у обезьяны, руками и давно не бритым лицом, будто поросшим черным мхом. Да, это был он!
— Что надо? — неприветливо спросил Ефремов, и Захарова обдало крепким запахом винного перегара. "Пьет, скотина!" — тревожно подумал он.
— Я хотел бы узнать, не найдется ли у вас угол для одинокого холостяка. За деньгами дело не станет, заплачу хорошо, — произнес Захаров, медленно и четко выговаривая каждое слово. Кто его знает, этого пьяницу, может быть, алкоголь вышиб из его башки весь рассудок и он забыл условную фразу!