Тени исчезают в полдень
Шрифт:
Захар засунул руки глубоко в карманы старенького, потертого полушубка…
– Да хотя бы поинтересовался, почему снимать тебя собираемся.
Морозов скривил губы и спросил:
– А почему? Что коня угробил?
– Нет, не потому… Хотя и конь… Да нет, не поймешь ты.
– Отчего же… – глухо откликнулся Устин. – Что я, цыпленок глупый, не соображаю? Этот проклятый конь – повод только. Настоящие причины объяснять долго. Всю жизнь ты относишься ко мне с подозрением, не веришь, понять не можешь. И потому, что не можешь, убираешь
Председатель еще некоторое время разглядывал Устина молча. А затем резко сказал:
– Ну-ка, подними голову!
У Морозова качнулась только борода.
– Поднимай, чего же ты!
Однако на этот раз Устин даже не шевельнулся.
– Боишься, значит? – еще резче проговорил Большаков, – Так чего же захныкал – «не веришь», «понять не можешь», если настоящие причины сам знаешь?
– Что я знаю? Ничего я не… – попытался было возразить Устин, однако, увидев суровые глаза председателя, беспомощно умолк.
– Вот то-то и оно, – сказал Захар. – Но возьмем хотя бы и этот довод – коня. Объясни вразумительно, почему насмерть загнал? Что за причина?
– Пьяный был… Варька говорила же.
– Пьяный? Что-то не видел я, чтобы напивался ты когда до такого состояния. И где напился? В станционной чайной? Там водки не продают.
– С собой бутылка была.
– С собой? Тогда объясни: чего это молол ты Смирнову? Он вчера еще звонил мне. Под каким деревом он роется, как…
Устин ответил вяло, через силу:
– А под тем же, под которым ты все копаешься. А чего рыться под меня? Это хоть кого доведет до бешенства…
– Так… Еще один вопрос. Эти стожки почему в Пихтовой пади остались? Если уж начистоту, тоже подозрительно мне. Почему?
– А сам ты почему недоглядел? – спросил, в свою очередь, Устин. – У меня тоже не сотни глаз. За всем не усмотришь. Закрутился и забыл. А ты с Егоркой ездил потом, обсматривал поля. Чего же ты их не увидел?.. Да ладно уж, что вопросы задавать друг другу… На свете вроде все устроено просто да понятно, а не на всякий вопрос ответишь вдруг…
– Вдруг не на всякий, верно, – согласился Захар, по-прежнему внимательно глядя на Устина. – И поэтому позовем на помощь милицию. А если надо – и суд.
Внешне Устин и на эти слова никак не реагировал. Но спустя минуту все-таки спросил:
– Зачем… милицию?
– А ты как думал?! – спросил, в свою очередь, Захар. – Три стога сена не шутка. Да еще в такой год. Мы уж сообщили куда следует.
И опять Морозов сидел на прелом сене не шевелясь. Потом промолвил:
– Та-ак… Что ж, разбирайтесь…
– Уж будь спокоен, разберемся. И если напрасно роюсь под тебя, если я ошибаюсь – при всем народе попрошу у тебя прощения.
Председатель направился из конюшни. Устин тоже поднялся, вышел следом и, горбатясь, побрел в сторону своего дома.
Захар подошел к запряженной Фролом кошеве, поудобнее уселся, подобрал вожжи. Но Курганов перехватил их.
– Постой. Теперь я хочу потолковать с тобой, – проговорил вдруг он.
Председатель не стал удерживать вожжи.
– А не ты ли заявил недавно, что разговаривать со мной больше никогда не будешь?
– Ты что… смеешься надо мной? Ты что это… – сухим от ярости голосом начал Фрол.
Но Большаков пожал плечами:
– При чем тут смеешься или не смеешься? Я только вспомнил, что ты говорил…
– Не притворяйся! – закричал Фрол. – Я не об этом сейчас, что я говорил, а об том, чего вы там говорите! Какой я вам, к черту, бригадир?! Чего вы там прикидываете, намечаете?!
– Во-он ты об чем… Я думаю, хороший будешь бригадир. Лучше Морозова.
– Лучше, хуже… А вы у меня спросили согласия?
– Спросим, когда придет время. Пока предварительный разговор на правлении был.
– А спрашивать нечего. Я давно тебе сказал – не лезь с этим. Не суйся! Не буду.
– Нет, будешь!
– Вон как!
– Вот так! – в тон ему ответил Большаков, выдернул вожжи. – Будешь, если еще народ доверит.
– Не надо мне вашего доверия! И вашего бригадирства!
– А вот это ты врешь. (Фрол направился было в конюшню, но при последних словах председателя обернулся.) Бригадирства, может, и не надо, чины тебя не особенно привлекают, знаю. А вот доверия людей… Это разные вещи.
– Ну-ну, давай дальше! – усмехнулся Фрол. – Правда, опять у нас с тобой разговорчик получается. Ха арошая беседа! По-серьезному.
– Что ж, по-серьезному. Ты это чувствуешь и стараешься ухмылкой замаскироваться.
– Нечего мне маскироваться, не на войне, – упрямо сказал Фрол. – А доверие какое теперь ко мне? Семью бросил, с Клашкой сошелся. После всего разговор о бригадирстве что такое? Насмешка. И я прошу – бросьте.
Фрол говорил теперь все мягче и мягче.
– Да, видно, придется. Потому что мое предложение… Не послушался ты меня, Фрол, наломал с Клашкой дров… И потому мое предложение о назначении тебя бригадиром вызвало удивление. Меня не поддержали.
Фрол кинул быстрый взгляд на председателя, тут же опустил глаза в землю.
– И хорошо, что не поддержали. Да и зачем это тебе?
– А затем, – спокойно проговорил Большаков, – чтоб помочь тебе, дураку, хоть в конце жизни. И в этой истории с Клавдией, и вообще. Чтоб к людям тебя немного повернуть. Но самое главное – затем, что я, несмотря ни на что, верю в тебя. И постараюсь передать эту веру всем членам правления. Постараюсь убедить их. Они поймут, я думаю.
– Вряд ли… – помедлив, вымолвил Фрол. – Не таким меня знают.