Тени колоколов
Шрифт:
— Не переживай, — утешал Стрешнев. — Твоя жизнь длинная, ещё много красивых девушек встретишь.
Тикшай с благодарностью посмотрел на воеводу. Он хочет ему добра. «Как владыка», — неожиданно вспомнил Тикшай о Никоне и его поучениях. Он часто говорил: «Только одна у нас великая забота — о России. О ней, родимой земле, сначала переживай. Все другое — пустая обуза…».
Лодка, в которой сидели стрельцы и Тикшай, качалась в чистых водах Волхова, будто зыбка. И вскоре ушла из сердца Тикшая печаль, словно ее и не было.
Пасха
И земля подсохла, и дороги стали проходимыми, а князь все не показывался. Почему? Эти мысли не выходили из головы Никона, хотя он всем сердцем чувствовал: царь не отступит от обещанного, он верующий человек, без осенения крестом и шагу не сделает, Но все равно, он — царь, держатель государства.
Тогда почему же тянет время Хованский? Слышал, он церковный боярин, много знающий. Какие у него мысли насчет начатого дела? Много бояр встречал Никон, все они только карманы золотом набивают, а он какой, Хованский?
С этими мыслями Никон вышел на свежий воздух. Но не успел спуститься с крыльца, как увидел келаря Варнаву, бежавшего навстречу.
— Владыка! — тяжело дыша, закричал монах, — Много стрельцов к монастырю идут. Они на четырех судах приплыли. Зачем, владыка?
— Зачем, зачем, тебя, видать, забрать! — засмеялся митрополит, Он сразу догадался, кто эти гости. И, улыбнувшись перепуганному монаху, ласково сказал; — Иди в трапезную, распорядись, гостей кормить надо будет, — Сам же широким шагом заспешил к воротам.
К монастырю действительно шло войско. Впереди — толстопузый мужчина. На нем зеленый камзол и такого же цвета сапоги. Когда он подошел ближе, Никон узнал его. Вот он, Хованский…
И вспомнилась ему встреча с заморскими послами в Кремлевской палате. Тогда от лица церкви нужно было произнести речь, царь велел это сделать Никону, тогда ещё молодому игумену. До этого Государь много раз слушал его проповеди в дворцовой церкви. Любила их и родная сестра царя, Татьяна Михайловна.
Не посрамил тогда Никон ни себя, ни православную русскую церковь. Хорошую речь сказал. А потом… потом за один стол попал с князем Хованским. Никон не знал, кто он такой, только ему не забылось вот что: незнакомый мужчина беседовал с ним высокомерно, вареных куропаток ломал с хрустом, брусничный квас пил ковшами. За столом другие на него смотрели косо, а он будто этого и не замечал. Уже потом, на улице, Никон спросил протопопа Аввакума, кто сидел по правую его руку. Тот перекрестился и сказал:
— Избалованный богатый князь и бабник!
Сейчас и Хованский его узнал, поздоровался с ним так, будто
После трапезы Никон, воевода Хилков и два московских гостя — князь Хованский и полковник Отяев — беседовали о деле, решали, что взять им с собой в Соловки и по какой дороге ехать. Пришли к такой мысли: сначала поплывут на судах по Волхову, в городе Кириши сядут на лошадей и так доберутся до Архангельска, оттуда вновь поплывут на судах. Стрельцов новгородских должен был возглавить Матвей Иванович Стрешнев.
Как и договаривались, отправились через три дня. По реке плыли неделю, потом сели на лошадей. Стрельцы ехали верхом, Никон и Хованский — на повозках. Хоть закрытая повозка владыки и была мягкой (внутри обита медвежьими шкурами и выложена подушками), но езда по непроторенным лесным дорогам все равно надоела сильнее плавания. Там одно не нравилось владыке: кроме воды ничего не видно. Здесь же, в лесу, перед глазами все зелено, в воздухе пахло медом, но вот овраги и комары… Ночью ставили полотняные шатры, вокруг них стрельцы зажигали костры из сырых листьев. Едкий дым разгонял насекомых. И спать можно было спокойно. Но днем от укусов комаров лица решетами отекали. Спасения не было.
Постепенно лес менялся. Вместо сосен и елей перед глазами проезжающих запестрели низкие светлые осины и кудрявые вязы. Потом пошли березовые рощи. Березы кривые, в три-четыре ствола, листья на них мелкие.
Останавливались днем только в больших селах. И тогда Никон часами стоял на коленях перед иконами. Сам ел сухари с квасом, этого требовал и от других. Но разве Хованский заморит себя? Во время каждой остановки, пока владыка молился, князь просил местных жителей пожарить мяса и яиц.
Тикшай, которого Стрешнев взял с собой, как и обещал, не раз видел, как Хованский с Отяевым во время привалов съедали по курице. От зависти и голода он не выдержал и сказал об этом Стрешневу. Тот выругался, и не только в адрес гостей московских, но и Никону досталось. Правда, за глаза. Никто ведь, кроме Тикшая, не слышал этого. А потом, успокоившись, сказал с улыбкой парню:
— Ты как-нибудь загляни в телегу Хованского, возможно, и нам что-нибудь перепадет…
Тикшай просьбу его выполнил. Притащил стрельцам свиной окорок. На два дня всем хватило!
Никон торопил стрельцов. После привалов сытые и отдохнувшие лошади, казалось, земли копытами не касаются — так летят. Да и дорога на Архангельск стала проторенней, а ночи светлее дня. Белые ночи. Так что ехали целыми сутками.
Владыка, лежа на подушках, смотрел в небо и думал о своем. О своей судьбе думал, служении Богу, о прошедших годах. Вспомнил Анзерский скит — даже засмеялся. Эка, каким он глупым тогда был, в то время молодой монах. Когда читал в Святом Писании о том, как Иуда нашел в Гефсиманском саду Иисуса — сильно плакал. Уходил куда-нибудь из скита и давал волю слезам.