Тени пустыни
Шрифт:
«У дервиша в душе хитрость и попрошайничество. Земные поклоны — силки для поимки сердец», — с ненавистью подумал Керим–хан, почтительно подгоняя коня к дервишу, одиноко стоявшему посреди солончака. И хоть лицо Керим–хана кривилось от ярости, он ровным голосом приветствовал дервиша:
— Мир тебе и широкая дорога!
— Мир тебе, белудж, и широкая дорога!
— О святой дервиш, да будет доволен господь тобой и твоим отцом! Нет ли у тебя в чем нужды?
Вежливость Керим–хана не знала предела. Он проявлял
— Здоров ли ты, Керим–хан? — спросил дервиш. — Все ли благополучно? Не поломались ли ваши седла, не порвались ли подпруги?
От медлительного голоса дервиша Керим–хан вспотел. Лица белуджей почернели в нахлынувшей внезапно духоте. С удил коней слетали на землю мыльные клочья пены.
Нетерпеливо Керим–хан нахмурился:
— В пустыне каждый враг другому, но ты дервиш, и я слушаю тебя.
— Ты хорошо сделал, что остановился, белудж!
— Аллах да благословит тебя, дервиш, твоих друзей и детей! Но белудж не терпит, чтобы ему указывали.
— Зачем ты посылаешь грохот барабанов в эфир небес? К чему это войско числом словно муравьи и саранча, Керим–хан?
— Я думал, ты святой, а ты соглядатай! Ты видишь все, что не следует видеть. Ты знаешь все, что не следует знать. Берегись!
— Э, храбрец, воюющий с немощными дервишами! Я еще на зов смерти не сказал: «Я к твоим услугам».
— Дело охотника — добыча, — и Керим–хан показал винчестером в сторону удалявшегося каравана. — Дело дервиша — молитва. Сойди с дороги!
— Волк унес добычу. Ты опоздал, Керим–хан.
— Ха, у кого оружие, тому и добыча.
— Ты опоздал, Керим–хан! Твоя добыча уже не твоя.
— Уж не ты ли, дервиш, протянул к моему каравану руку жадности?
— Да! — с силой сказал дервиш. — Это так же верно, как то, что меня зовут шейх Музаффар. Много слов — мало дела. Джалаледдин Руми сказал: «Так как сердце есть сущность, а слово — преходящая случайность, то преходящее является паразитом, а сущность — основной целью». Твои паразиты–слова вызывают только зуд. Ты повернешь вспять своих белуджей! Поезжай домой, сядь на пороге и качай на коленях внуков…
Керим–хан окончательно развеселился:
— Э, шейх Музаффар, не станет дервишем жадный осел, который не хочет, чтобы кто–нибудь обзавелся быком.
— Подумай, Керим–хан!
— Благодари аллаха, что ты дервиш. А не то…
— Ты метко бьешь, но, увы, сокрушаешь одинаково и врагов и друзей…
— Берегись, Музаффар!
— Смотри, сам не унеси одежды жизни во дворец вечности.
Взмахом руки дервиш обвел все вокруг.
Песчаные холмы и агатовые камни ожили. Из них вырос лес винтовок. Дула их блестели.
Керим–хан глянул вокруг. Рыжие холмы почернели от черных одежд луров и вороной масти коней.
Далеко уходил медленно караван. Верблюдов, несших тяжелые вьюки, никто не охранял. Караванбаши,
Бери караван голыми руками! Но…
— Послушай, Керим–хан, нравится тебе кушанье — ешь. Не нравится — не ешь. Только запивать придется кровью.
Впервые за весь разговор, где вопросы выстреливали из винтовки, а ответы разили ударами сабли, Керим–хан не нашелся что ответить. Впервые заколебался.
Дервиш не ждал ответа. Он поднял руку, и два всадника карьером поскакали к нему. Один от агатовых скал, второй от рыжих холмов. Пока они подъезжали, дервиш говорил:
— Кто твой враг, Керим–хан? Кто враг твоего народа, Керим–хан? Почему ты хочешь ввергнуть белуджей и луров в водоворот смерти? Ты знаешь, никогда луры и белуджи не враждовали. А ты обнажил меч злобы, чтобы убивать луров на пользу своих врагов. Ты разжигаешь пламя в очаге, а пищу съедят твои враги.
Подскакали всадники и спрыгнули со своих коней. Мгновение — и на твердом солончаке, под прямыми лучами солнца, оказался расстеленным ковер цвета гранатовых зерен.
— Слезай с коня, Керим–хан! Поговорим, как подобает людям разума. Луры не любят решать вопросы сидя в седле. Луры сидят на площадке совета среди шатров как мужчины и как мужчины решают дела.
Керим–хан колебался. Он обвел глазами лица белуджей. Они дышали решимостью. Каждый белудж держал в руках заряженную винтовку.
Лицо дервиша оставалось непроницаемым.
Оба кухгелуйе почтительно смотрели на Музаффара. Они делали вид, что не замечают грозных белуджей. Дервиш повторил пригласительный жест.
— Тому, кто происходит от корня царского рода, не подобает… проговорил, шмыгнув носом, Керим–хан. Он растерялся до крайности. Ему не удалось «сохранить лицо». Охотно он дал бы волю злобе, но дервиш оказался хитрым.
Белудж — храбрый воин. Но он храбр, пока видит, что есть надежда победить. Белуджу чуждо самопожертвование. Храбрость белуджа — храбрость порыва. Он не пойдет сражаться, если заранее знает, что битва закончится слезами белуджских жен и матерей. Белудж дерется по–тигриному: он ужасен в бою, но он не забывает оставить позади хоть маленькую, да тропинку для бегства.
Перед Керим–ханом белуджи трепетали. Они боялись и уважали его. Но недавно Керим–хан допустил промах. Белуджские стада и семьи многих воинов остались за рубежом, на советской стороне. Начав переговоры с советскими властями, он вел себя высокомерно, как победитель, ставил неслыханно наглые условия. Время шло. Переговоры затянулись. Белуджи боялись Керим–хана, однако в уважении к нему у них появилась трещинка, тоненькая, чуть заметная, тоньше волоска, но трещинка… Керим–хан почуял это и надеялся, что захват каравана все исправит. Но он понимал, что нужна победа, добыча, слава!