Тени пустыни
Шрифт:
Конечно, консул не понял восклицания Гуляма и только вздернул кожу на лбу, где у человека по законам природы должны расти брови и где у Анко Хамбера шевелились только несколько медно–красных волосков. Он смотрел внимательно на запыленного, безмерно усталого пуштуна, и губы его шевельнулись в чуть приметной улыбочке. Улыбка могла сойти и за сочувственную и за ироническую, смотря по желанию и настроению собеседника. Но Гулям безмерно устал. Отчаяние охватило его, и он меньше всего был настроен разбираться в характере улыбок. Да и разговор шел в таком тоне, что тут было не до улыбок и вежливостей.
— Все, что вы, ваше превосходительство, говорите, несовместимо… да–да… несовместимо с принципами… высокими принципами!.. Я не могу допустить… здесь, в стенах… британских стенах! Вы… вы не смеете даже подозревать меня… нас… Во всех странах первой заботой английского джентльмена и дипломата является забота о благе и процветании местного населения, где бы ни развевался британский флаг… И всем это хорошо известно. Он развевается во имя благородства, высокой морали и справедливости…
Грушеподобная голова консула блестела… Возвышенные чувства так и мерцали. Но Гулям не стерпел и, хоть дал себе слово не дразнить и не раздражать эту английскую лису, резко бросил:
— Мы, афганцы, не терпим двоедушия… Мы, простые, честные люди, не верим вам, торгашам, неверным на слово, коварным в поступках… Я не верю ни одному вашему слову. Я знаю, вы, англичане, перед всем миром стараетесь представить афганцев дикарями и убийцами, а сами…
Благородное негодование отразилось на лице Анко Хамбера. Он встал, развел во всю ширину стола руки — а они оказались у него удивительно длинными — и поклонился. Весь вид его говорил: «Я разговаривал с вами как с человеком, а вы…»
Но Гулям сразу понял, что все высокомерие, вся самоуверенность, вся наглость, все сознание своей силы почему–то не позволяют Анко Хамберу просто вышвырнуть его, Гуляма, за дверь без всяких разговоров. Одного–единственного оскорбления из сотен высказанных им во всеуслышание в этом чопорном кабинете этому чопорному, самонадеянному господину было более чем достаточно.
— Вот вы, несдержанный в выражениях господин Гулям, — сказал Анко Хамбер, — вы отзываетесь о нас, англичанах… так… Не удивляюсь. Люди Востока вообще лишены свойственного европейцам чувства справедливости… А мы, англичане, самые справедливые из народов мира, а потому и… предназначены править миром.
— Господа и рабы. Англичане — господа, афганцы — рабы. Так вы все думаете. Не огонь справедливости горит в вас, а огонь жадности. Колониальной жадности.
И все же Гулям не мог понять, почему Анко Хамбер терпит его и продолжает разговаривать с ним…
Поморщившись, консул сказал:
— Дело не в жадности. Если мы видим, что народ не способен воспринимать культуру, нам делается понятно, что он не годится ни на что, кроме… кроме подчинения…
Без всякого перехода Гулям спросил:
— Где госпожа Настя–ханум? Где моя жена? Я требую…
— Наше консульство не осведомлено… Консульский устав предусматривает вполне определенные функции…
— Я же знаю, что вы увезли ее…
— Вы лишены чувства реальности. Здесь британское консульство, а не разбойничий притон…
С полным отсутствием логики Гулям вдруг понял, почему Анко Хамбер не обрывает
Но прежде чем приступить к делу, Анко Хамбер, очевидно, решил свести с Гулямом кое–какие счеты, поиграть с ним в кошки–мышки. Он никогда бы не сказал ему, Гуляму, то, что он сказал, если бы перед собой не видел человека, подавленного, опустошенного горем. Кроме того, очевидно, на всякий случай за портьерой стоял кто–то, не то лакей, не то сотрудник консульства. Гулям не столько увидел его, сколько почувствовал его присутствие.
Анко Хамбер побагровел и сказал презрительно:
— Величайший писатель мира Киплинг… Редиард Киплинг (вы, конечно, его читали, когда учились в Оксфорде) говорил: «Афганец вовсе не заслуживает доверия. Доверяйте проститутке сначала, змее потом и афганцу после всех…»
Он сделал паузу, наслаждаясь впечатлением, произведенным этой цитатой. Анко Хамбер как бы говорил: прочь церемонии, карты на стол, поторгуемся. Мы видим друг друга насквозь.
— Господин Гулям, обратите внимание… Я все еще разговариваю с вами… — продолжал он, — а я мог бы и не разговаривать. Вы, афганцы, враги. Вы остаетесь упорными заговорщиками, вероломнейшими, безжалостными врагами… Но британское консульство интересует реальность. Эта реальность…
— Договаривайте!
— Восхитительно! Превосходно!..
Благодушие вернулось к Анко Хамберу, и из грушеподобной его головы, казалось, снова заструились довольство и благодушие.
— Так что же вы хотите?
— Подведем итог. Мне известно местонахождение каравана.
Собеседники смотрели друг другу в глаза. Глаза спрашивали и отвечали. Гулям и консул понимали друг друга без слов. Безмолвный разговор продолжался мгновения, но за эти мгновения в мозгу Гуляма промчалась вся его жизнь — прошлая, настоящая и… будущая… Да, он отлично представил себе и будущее… Одно дело, если бы он вернулся в Пуштунистан с семьюстами двадцатью семью вьюками, другое… с пустыми руками!
Тысячи пудов груза, и какого груза! Прекрасная цена доверия. Он видел лица своих соплеменников. Суровые лица.
Но теперь все дым и пыль. Сейчас он сам себе подпишет приговор. Он знал и не мог поступить иначе. Он смотрел в глаза, холодные рыбьи глаза Анко Хамбера, но не видел их уже. На него смотрели глаза его Насти–ханум. Смотрели с мольбой, надеждой, любовью…
Гулям решил. Он сказал тихо вслух:
Розой был я — от горя шипом стал я.
Медом я был — змеиным ядом стал я,