Тени пустыни

Шевердин Михаил Иванович

Не спускайся в колодец на веревке обманщика.

Т у р к м е н с к а я п о с л о в и ц а

Гулям ворвался в английское консульство. Так ему казалось… «Ворвался», пожалуй, не совсем подходящее слово. Он был так взволнован, что ничего не видел. Он желал говорить с Анко Хамбером сейчас, немедленно. Он желал драться, разбить гладко бритую голову Анко Хамбера, измолотить его похожее на перезрелую грушу лицо. Гулям не отдавал себе отчета в своих поступках.

Будь он спокойнее, сохранись

у него хоть немного выдержки, он понял бы, что слишком легко попал в консульство. Он не ворвался. Его впустили. Дверь открылась сразу, едва он ударил по ней кулаком. Тяжелая, вся в больших медных шляпках, дверь из темного бука, сделанная в доброй старой Англии и привезенная в Персию, вероятно, еще в XVIII веке, распахнулась легко, бесшумно. Слишком легко, слишком бесшумно. Швейцар и слуги в прохладном респектабельном холле даже не спросили у Гуляма, не поинтересовались, кто он и куда идет. Кто ему нужен. Было это странно, даже подозрительно. Но Гулям вообразил, что Анко Хамбер после их ссоры в Баге Багу боится его. Почему же тогда его так просто пустили в здание консульства? Почему так быстро раскрылась дверь? Не проще ли было предположить, что Анко Хамбер ждал господина Гуляма?

Очевидно, ждал. Иначе Гулям не смог бы так просто войти в здание, над которым развевался «юнион джек» — британский флаг. Английское консульство в Мешхеде, как, впрочем, и все такого рода британские учреждения на Востоке, неприступно. Британские дипломаты — люди предусмотрительные. Они прежде всего ценят спокойствие и гарантируют себя от всяких случайностей.

Здание английского генерального консульства в Мешхеде толщиной своих бетонных стен может посоперничать с крепостным блиндажом. Решетки на его окнах являются шедевром прочности и несокрушимости. Гарнизон из шестидесяти — семидесяти сипаев может выдержать здесь настоящую осаду.

Когда капитальная буковая дверь неслышно распахнулась, Гулям по инерции пробежал через холл и с разбегу очутился в залитой светом приемной.

Из–за сиявшего медью массивного чернильного прибора поднялся сам Анко Хамбер. По лицу его струилась самая любезная улыбка.

— Рад видеть. Добро пожаловать, — сказал он. Говорил он успокоительно и ласково. «Лил воду благоразумия в очаг гнева», — говорят в Иране. Гулям больше не мог… В изнеможении он упал в глубокое кресло, похожее на двуспальную кровать.

— Я молокосос! Мне бы играть в кости на крыше базара!

Воклицание вырвалось у Гуляма против воли. С момента исчезновения Насти–ханум Гулям утратил способность здраво мыслить, но лишь теперь, попав в приемную консульства, он осознал это. Понял он и то, что ему не следовало приходить сюда и что все, что он сейчас делает, нелепо.

Он бежал через весь город. Он и не сообразил попросить в афганском консульстве фаэтон или за один кран нанять на набережной извозчика. Неудивительно, что он заблудился, хоть заблудиться в Мешхеде трудно. Город вытянут с запада на восток и прорезан вдоль каналом, окаймленным тенистыми деревьями. Золотой шлем Купола имама Резы хорошо виден отовсюду.

От афганского консульства

до британского по прямой совсем недалеко. Но у мешхедцев странная привычка. Когда их спрашивают, где консульство Великобритании, они показывают в противоположную сторону. К тому же Гулям попал в толчею базара, оглушившего его звоном молотков медников, криком выкрашенных рыжей хной ослов, воем и ревом торгашей. Темные ямы мастерских дышали жаром и запахами горячего металла, гниющих кож, анилиновой краски. Тысячи разносчиков, покупателей, зевак, женщин, закутанных в глухие «аба», нищих шли потоком, толпились по узким проходам, торговались, галдели, хохотали, вопили, ругались. В конце концов Гуляма вытолкнули на обширное кладбище, полное народу.

Персы, хезарейцы, курды, туркмены, негры, арабы кишмя кишели между надгробий и свежевырытых могил. Нищие протягивали руки с деревянными чашками для подаяния. Мешхедские маддахи* прямо в лицо совали скользких разевавших пасти змей и предлагали за один–единственный шай невероятные трюки. Заунывно тянули свои песнопения дервиши. Нагло и по–базарному крикливо торговались могильщики. Трупным смрадом несло от обмотанных и сплетенных веревками тюков, которые небрежно стаскивали с верблюдов и мулов и швыряли на землю.

_______________

* М а д д а х и — странствующие монахи.

Гуляма стиснули, в него впились плохо одетые, отвратительно пахнущие могильные служители в духовных одеждах и совсем оглушили воплями:

«Где твой покойник? Откуда привез ты своего покойника? Давай деньги! Хорошенькое, удобненькое место отведем… Закопаем твоего отца в могилу! Во веки веков будет отец благословлять тебя, что ты похоронил его на священном кладбище Катл–е–Гах. Или у тебя не отец, а жена? С женского трупа подешевле берем! Давай, давай, раз уж ты тащил свою сварливую подругу через весь Иран! Или ты хочешь, чтобы она проела тебе печенку и в раю… Э, нет… У тебя, наверное, сын! Вай–вай! Не скупись для сыночка!..»

Беснующиеся служители тянули Гуляма, наступали на ноги, толкали, дергали за одежду, дышали прямо в лицо…

Отчаявшись выбраться из толпы, векиль толкнул одного, отшвырнул другого и быстро зашагал, перепрыгивая через низкие глиняные надгробия. Рев поднялся над кладбищем. Какие–то особенно рьяные, судя по длинным бязевым «габа» — балахонам — и яйцевидным «гибе» на головах, паломники наступали с палками: «Гяур! Нечестивец! Бей!»

Толпа швыряла и мотала Гуляма в разные стороны, пока чья–то сильная рука не вытянула его через пролом в ограде.

На улице было тихо и душно.

Гулям даже не удивился, когда увидел Алаярбека Даниарбека. Он вообще потерял способность удивляться.

— Что вы здесь делаете? — спросил он маленького самаркандца.

— Хочу стать настоятелем гробницы его святейшества восьмого имама Али бен Муса ар–Резы…

— Что вы болтаете? Я серьезно же…

— Правда то, что я ножиком зарезал слона, но неправда, что я принес его на своих плечах домой. Я здесь поклоняюсь Золотому Куполу. Я паломник.

Но Гулям уже не слушал.