Тени забытого сада
Шрифт:
– Мама, почему ты уехала от папы?
Мама вздохнула.
– Да. Пора тебе знать.
На улице закружилась метель. Окно озарилось голубоватым снежным светом. Высветилась стена напротив, по ней пошли волны, словно по полотну экрана, и рассказ мамы о послевоенном детстве и учебе в училище связи превращался в кадры диапозитива и проецировался на него. Я вижу, как девочки в форменных платьях с белыми воротничками идут в строю, как солдаты, на занятия, в красный уголок, столовую. Их еда скудна, но повариха тайком кладет маме в карман то кусочек хлеба, то печенье. Мама делится с подругой.
На втором
– Работа телефонистки нелегкая. Коммутатор похож на пианино, но вместо клавиш – провода, отверстия, рычаги. У меня есть только восемь секунд, чтобы соединить телефонные линии друг с другом. За это время надо принять вызов, найти нужное абонентское гнездо, воткнуть шнур и перейти к следующему звонку. Телефонистке необходим высокий рост, чтобы она могла дотянуться до верхнего края панелей с гнездами соединений. Сидеть и говорить приходится весь день. Устают руки и губы. Но, закончив работу, я пела. Если, конечно, никто не слышал меня.
– Ты тоже была стеснительная?!
– Еще какая. Комсомольский секретарь узнал, что я пою, и предложил участвовать в концерте. Я отказалась, но он пригрозил, что меня исключат из комсомола. Я и согласилась.
Мама пела на концертах? Вот это новость!
– Спой, мама.
Она смеется:
– Ой, Вера, потом как-нибудь.
– Какую песню ты пела?
– Я репетировала любимую «Сулико», но не представляла, как выйду на сцену. Страшно. Сон пропал и аппетит тоже. Вышла, дрожу.
Появился следующий кадр: баянист три раза начинает играть, а мама не поет, волнуется, хочет уйти, но, увидев за кулисами лицо секретаря комсомола, его кулаки, начала: «Где же ты, моя Сулико…»
Мама обняла меня и запела. Блики белой ночи играли на ее фарфоровом лице. Исчезли кадры на стене – мама со мной, моя, любимая. Очарованная, я замерла.
– Когда я закончила, повисла тишина. Ну, думаю, провалилась. Но тут грянули такие аплодисменты… Несколько раз вызывали на бис. – Мама улыбнулась. Лицо ее порозовело.
– А папа слышал, как ты поешь?
– Да, но не на концерте. Я перестала выступать после того, как с ним познакомилась.
– Почему? – не понимаю я.
– Такой он человек. Знаешь, как мы познакомились? – говорит мама то заплетая мне косички, то расплетая. – Это было через месяц, как я приехала, в сентябре. Мой рабочий день закончился, я вышла в зал, где принимали почтовые отправления, и направилась к Ольге. Мы собирались в магазин. Она брала телеграмму у клиента. Когда тот увидел меня, то его протянутая с листом рука замерла, казалось, он не дышал. Так оно и было, потом он мне об этом сказал. – Мама смеется. – А я покраснела. Влюбилась. Какой он красивый! Высокий и элегантный, во всем его виде, знаешь, аристократизм. Он смотрит на меня и говорит: «А я вот телеграмму отправляю». Я сказала: «Да? Хорошо». Какую-то глупость произнесли, а наши взгляды не отпускали друг друга. Керим взял меня за руку, я не отдернула ее. Мы вышли на улицу. Про Ольгу я забыла. Гуляли всю ночь.
Прощались, когда небо розовело. Керим сказал,
«Лидочка, выслушай меня, – умолял он. – Когда я вернулся из армии, родители подобрали мне невесту. Насильно не женят, как в старые времена, но к мнению родителей многие до сих пор прислушиваются. Я тоже. Невеста была красивая, с длинными косами. Думал, полюблю. Только сегодня я почувствовал, что значит любить. Родились двое сыновей, но я уже не мог жить с ней. Переехал в поселок, семья осталась в Уральске. Я не развелся, детей люблю».
Я не дышала, не прерывала ее. Мама вздохнула. Я прижалась к ее щеке, погладила руку.
– Я сказала, чтобы он больше ко мне не приезжал, возвращался к детям. Понимаешь, Вера, я думала о его детях. Не могла переступить. Думала, что не могу.
Что я могла сказать? Раз я родилась, значит, она изменила свое мнение.
– Керим приходил каждый день. Я упорствовала. После очередного отказа он побежал к реке… Его спасли. В общем, Вера, мы стали жить вместе. Мне дали рекомендацию в институт. Я мечтала об этом, но твой отец сказал, что на сессию отпускать не будет, боится меня потерять, мол, я там полюблю другого. Учиться поехала Ольга.
– Это несправедливо, – сказала я.
– Что ж, я смирилась. Керим в это время учился заочно в одном из саратовских институтов. У меня каллиграфический почерк, и он попросил переписать контрольную. Остальные курсовые и дипломную я делала за него. Когда я забеременела, Керим заботился обо мне, всю домашнюю работу взял на себя. Перед родами поехали в Пятигорск. Твой отец всю ночь стоял под окнами, когда я рожала, и как мальчишка прыгал и кричал от радости, увидев тебя. Он очень хотел дочку. Через год и два месяца я уехала от него.
– Мама, почему? Что он сделал?
– Керим меня ревновал. Петь я не могла даже среди друзей. Он сердился, когда на меня обращали внимание мужчины. Сначала сдерживал себя. А потом… Я терпела его выговоры, успокаивала, что люблю только его и ни на кого не смотрю. Он потребовал, чтобы я надевала длинное платье с рукавами и чулки. Даже в жару. Это унижало меня, начались ссоры.
Мама ходит по комнате. Я сижу на кровати, с силой сжимаю руки, словно этим могу соединить то, что разорвалось много лет назад. Лицо мамы покраснело. Я позвала ее. Она села рядом.
– Однажды, когда собирались в гости, он резко схватил меня за руку и закричал, чтобы я надела платье с длинными рукавами. Он произнес… Я была оглушена его грубым словом. Понимала, что ревность затмила все доброе, что есть в нем, но было обидно и больно. На руке остались синяки.
Я вздрогнула от этих слов. Сжалась в комок. Исчезнуть. Не знать.
– С тех пор он везде ходил один, я оставалась дома. Чаша переполнилась. Потом подключились «добрые» люди. Я не задумывалась о том, что мы разных национальностей и что обычаи могут разделять. Мы любили друг друга, а все остальное казалось неважным. Русские соседушки мне говорят: «Зачем тебе казах? И старше он на пять лет. Ты такая красивая, другого найдешь». И на него шло давление от родственников, уговаривали вернуться к жене, мол, зачем тебе русская.