Тени забытого сада

Суркова Мила

– Вы поженились? – задала я вопрос, который давно меня беспокоит, хотя знаю ответ. Фамилия у меня мамина.

– Нет, Вера, он не мог развестись. Ему предложили большую должность в городе, мы собирались переезжать. Развод в то время погубил бы его карьеру. Могли из партии исключить, лишить должности. Вот так, Верочка. А мне девятнадцать, глупая. Ревность отца сделала свое дело. – Мама глубоко вздохнула, словно именно в эту минуту принимала важное решение. – После очередной ссоры, когда он уехал в командировку, я взяла тебя и

уехала. Ты заливалась в плаче. Я задыхалась от отчаяния. Лил дождь. Мутный. Или стекла в вагоне были грязные…

Я закрыла лицо руками. Мама прижала меня к себе.

– Снег стихает, – сказала она.

Я взглянула в окно. Медленно опускаются редкие снежинки. Ветер успокоился. Снежное безмолвие.

Проснулись после девяти. Мама рядом. Что еще нужно для счастья? Знаю – что, но это несбыточно.

За завтраком в кафе возле парка рассказываю маме о любимых преподавателях: о «даме с собачкой» – она похожа на героиню Чехова и обликом, и тем, что у них с деканом безнадежная любовь, и о преподавателе старославянского языка.

– Галя сказала, что она из ссыльных. С виду обычная старушка: маленькая, седая, сутулая. Мама, знаешь, когда я слушаю ее и читаю старославянские тексты, что она нам дает, чувствую запах домашнего хлеба, парного молока, вспоминаю бабушку, ее голос. Я пишу реферат о семейных отношениях в Древней Руси. Бедная женщина того времени! Ей полагалось быть тихой, покорной, безмолвной, во всем согласной с мужем. И… – я замолчала, подумав об отце. Он тоже хотел, чтобы мама жила только по его правилам.

Когда вышли на улицу, мороз усилился, покусывает щеки, выбивает слезы. Снежные ручейки скользят по асфальту – ветер гонит их бесцельно по дороге, закручивая в комок и вновь вытягивая в длинные полоски, похожие на седые волосы. Несколько замерзших листьев перебежали дорогу, стуча стебельками, как котята коготками.

Солнце не пробивается сквозь серое небо, но купола храма Христа Спасителя сияют золотом, будто в ярких лучах.

– Когда я здесь жила, его называли Золотой церковью. Зайдем? – предложила мама. Я удивлена. Мы никогда в церковь не ходили.

Внутри тепло и светло. Рассматриваю иконы – как полотна в галерее. Мама купила свечи и поставила перед Богородицей с младенцем на руках.

– За здоровье наших близких. Дедушка болеет, предстоит операция. Да и бабушка сдает понемногу.

Сердце защемило.

– Вера, помянем Марью Степановну и ее сестру.

– Что случилось, мама?

– У Марьи Степановны сердце. А Татьяна… Говорят, сварилась в ванне.

Возникло видение, как Татьяна, открыв только кран с горячей водой, лежит в забытьи после очередного пьяного «собрания». Кипяток наполняет чугунное лоно смертного ложа, обжигает бесчувственное лицо. Мне хотелось думать, что в последние минуты она видела море, о котором мечтала. Море цвета ее глаз.

К обеду

приехал папа. Он обнял маму, целует, она обхватила его за шею и гладит поредевшие волосы. Обедаем в ресторане. На меня они мало обращают внимания. Поглощены собой. Когда я прилетаю на каникулы, у мамы первый вопрос: «Как папа?» Возвращаюсь в Уральск, он интересуется: «Как мама?» А потом уже они произносят: «Как ты, Верочка, долетела?» Я знаю, что такое любовь. Это сияние глаз.

«Урал делит город на Европу и Азию, так же разделены мои родители, и никогда им не соединиться. Почему жизнь несправедлива, а любовь обычно несчастлива?» – горько думаю я.

Родители шутят: если я выйду замуж за русского, свадьбу делает мама, если за казаха – папа.

Я в это время повторяю свою клятву, что мои дети не будут расти без отца.

9

Двадцать седьмого апреля, накануне своего дня рождения прилетела Лиза. В аэропорту среди толпы я сразу увидела рыжие волосы, танцующие вместе со своей хозяйкой, тоненькую фигурку моей Лизы в окружении троих молодых людей. Кто бы сомневался! Один нес ее сумку, двое других вышагивали как стражи возле королевы. Я бросилась к ней:

– Лиза, привет!

– Черный Хвостик, здравствуй! – отвечает она приветствием-паролем из детства, одновременно рукой показывая кавалерам: «Пока-пока». – Как у вас тепло и солнечно, уже лето.

Мы одновременно посмотрели вверх – нам улыбалось дивное небо апреля. Казалось, в него капнули голубой акварели, и она, растекаясь под яркими лучами, окрасила воздух – и пространство засияло.

– Не вижу твоей счастливой пряди.

Я поворачиваюсь левой стороной:

– А так?

– Вот она. – Лиза проводит рукой по светло-русой пряди. – Не прячешь теперь?

– Конечно, нет. Сейчас это модно. Девчонки специально высвечивают, а у меня своя. Они не верят, что натуральная.

– Твоя бабушка называла ее отметиной счастья. Ты счастлива?

– Да, мне хорошо. Здесь моя вторая родина.

– Я думала, родина у человека одна.

– Я тоже раньше так думала. А теперь люблю обе.

В автобусе на нас посматривают с любопытством. Моя огненная Лиза привлекает внимание. Наши объятия, смех, частое восклицание «помнишь?» вызывают у окружающих улыбку.

– Помнишь Славу Самойлова из соседней школы? – спрашивает Лиза.

– Конечно! Он мне еще записки писал с признаниями и бросал в почтовый ящик. Где он сейчас?

– «Груз 200», – помрачнела Лиза.

– Что? Лиза, я не понимаю.

– Ты что, не знаешь? – Лиза заговорила шепотом. – Как ты можешь этого не знать?! Афган.

– Я знаю, что наши войска помогают Афганистану…

Вдруг я догадываюсь, что значат эти таинственные слова, и испуганно смотрю на Лизу.

– Да, он погиб. Оттуда наших ребят привозят в цинковых гробах. Славу посмертно наградили.