Тени забытого сада

Суркова Мила

Этот город со старинными зданиями создает ощущение, что я перенеслась в прошлое или смотрю документальный фильм про Уральск девятнадцатого века. Я чувствую себя барышней из уездного города. И если бы не современные здания, то погружение оказалось бы полным.

Таня показала здание, на первом этаже которого уже сто лет существует аптека; здесь она работает заведующей. Заходим. Вдыхаю запах старины. Представляю вместо современных стеклянных шкафов с лекарствами солидные, из красного дерева, с маленькими

выдвижными ящичками, возле которых стоит хозяин, седой добродушный аптекарь Штраус.

«Твой отец оставил деньги для тебя, ты можешь выбрать все, что хочешь», – говорит Таня, когда мы вошли в магазин женской одежды. Мне понравилось желтое пальто, но она посоветовала взять красное. «Оно тебе к лицу», – заверила она. Уговорила купить и два платья, хотя я сопротивлялась, не хотела тратить деньги отца.

Когда вернулись домой, я сложила покупки в чемодан – дядя привез его от Абдула.

В субботу папа приехал рано утром. Слышу, как он на кухне что-то говорит аже виноватым голосом, а она его, как мне показалось, ругает.

Когда выходим из дома, папа выглядит спокойным, но я догадываюсь, что у него неприятности из-за меня. Чувство вины накатывает с огромной силой, я едва сдерживаю слезы.

– Папа, извини, что я приехала. Больше никогда…

– Кызым, не думай ни о чем, – останавливает он меня. – Это проблемы взрослых. Ты не только будешь приезжать ко мне, я познакомлю тебя с детьми. Хочешь сегодня вечером их привезу?

– Папа, давай в следующий раз. – Я смущаюсь, что он подумает, будто я не желаю видеть его детей. – Я очень хочу подружиться с ними, но не сейчас.

– Ты права, – соглашается папа. Он почувствовал облегчение, а я… Вина не отпускает, холодит сердце. Я пытаюсь отогнать ее и внимательно слушаю его рассказ о первых поселениях на этом месте в тринадцатом веке, о том, что город основан казаками и сейчас здесь проживает более восьмидесяти национальностей и народностей.

– Уральск стоит на двух реках: одна часть города справа от Урала, другая – на левой стороне Чагана. Считается, что Урал разделяет Европу и Азию. Сейчас мы находимся на азиатской стороне. – Папа бросает взгляд на меня. – Что загрустила, Верочка? По маме скучаешь?

– Да, очень.

– Потерпи, через два дня будешь с ней. – Он обнимает меня. Хочется спросить, почему они расстались с мамой, но вслух говорю о другом.

Замечаю, когда говоришь правду, слова плотные, не исчезают, а живут своей жизнью: повисают в воздухе некоторое время и медленно отходят, оставляя ощущение присутствия. Если же пытаешься скрыть истинные мысли, они сухи и холодны, быстро улетают, словно стыдятся, что они неискренны.

– Хочешь зайти в музей Пушкина?

– Конечно, папа!

С восхищением смотрю на моего умного отца, когда он рассказывает о пребывании в городе Пушкина, Даля

и Жуковского, цитирует «Евгения Онегина», а я подхватываю. Эту поэму я знаю наизусть.

В воскресенье я возвращалась домой. Когда мы прощались, аже крепко прижала меня к себе удивительно сильными руками, а Таня шепнула:

– Она сказала, что из всех внуков только ты на нее похожа, просто копия. Не обижайся на нее, она тебя полюбила, но ее сдержанный характер не позволяет сказать об этом.

Я уходила, аже стояла возле калитки, смотрела мне вслед и глаза ее слезились от яркого солнца.

7

Перед майскими праздниками я отрезала косы и, увидев себя в зеркале, осознала, что это первое изменение в череде предстоящих. И дело не во внешности, а в будущих событиях. Среди черных прядей стала отчетливо видна широкая светло-русая – бабушка называет ее счастливой отметиной. Ее легко было прятать в косе, теперь она получила свободу и светится как лунная дорожка на реке.

Где сейчас моя счастливая отметина? Волосы цвета грусти появились рано и постепенно вытеснили темные, нивелировав светлую прядь. Она потерялась.

Но это самая незначительная потеря из тех, что случились в жизни.

В середине мая, на месяц раньше срока, родился Петя.

Рассматриваю розовое личико братишки, трогаю белесые бровки, тонкие пальчики на руках. Луч солнца падает ему на лицо, Петя волнуется, я смеюсь: его ушки просвечивают словно розовая бумага. Трогаю их – они мягкие, как перышки.

Петя слаб, ему нужен серьезный уход, и мама работать не может. Моя мечта о Москве становится недосягаемой. Я не могу оставить ее одну с ребенком и говорю, что пойду на завод. Иначе на что мы будем жить?

– Нет, тебе надо поступать в институт, – не соглашается она.

«Но где взять деньги? Их нет даже на билет», – думаю я.

– Я займу, продадим ковры, книги, все лишнее, – говорит мама. – Отец предлагает приехать в Уральск и поступать в педагогический, но я могу попросить его помогать тебе и в Москве.

– Нет, не нужно, не проси. У него семья, дети.

Конечно, я могу рассказать папе о своей мечте, он поймет и поможет. Я же его дочь! Нет, не буду просить деньги. Что ж, Уральск так Уральск. Буду получать стипендию, жить у его брата (так сказал папа). Решено.

– Я постараюсь найти деньги, – обещает мама.

– Не надо, мама, поеду в Уральск. Потом, если появится возможность, переведусь в Москву, – стараюсь произнести это оптимистично.

Говорю и с горечью думаю: «А как же Саша?» Но ответа на этот вопрос у меня нет. «Вера, мы вместе справимся с трудностями. Только приезжай», – читаю в каждом письме. Лиза говорит мне, что я могу потерять его: долгая разлука – опасно.