Тени
Шрифт:
Тимофей смотрел на нее с сердитым, а то и злобным недоумением. Впрочем, тревожно вслушиваясь в звуки ее голоса, он лишь отдаленно соображал, что она говорит нечто несуразное. Гораздо больше его удивляли причудливые тени на ее лице. А они легли на ее лицо оттого, что на него падал тусклый свет лампочки, висевшей над их головами. В убогой обстановке отчего дома молодая красавица, маленькая кудесница, совершенно напрасно желавшая даже в глазах своего друга выглядеть строгой и немного демонической, казалась несчастной простушкой, которую обманом завлекли на дьявольский шабаш. И внезапно острая жалость сжала сердце Тимофея.
– Девочка
– крикнул он, устремляясь к Елизавете Федоровне и забирая ее в свои крепкие объятия.
– Ну что ты такое себе вообразила? А я-то, я, старый урод, до чего тебя довел! Ты сейчас же откажешься от своих слов, слышишь?
– От каких слов?
– глухо спросила она с его груди.
– Сама знаешь.
– Нет, ты скажи. Мне надо слышать твой голос, ты поговори со мной, не жалей слов.
– Если я что-то и решил для себя, - сказал Тимофей, глядя прямо перед собой и все теснее прижимая к груди драгоценную девушку, - то это всего лишь мое решение, и оно ни к чему тебя не обязывает.
– А вот и обязывает!
– Ты должна взять свое слово обратно. Ты должна пообещать мне, что никогда не последуешь моему примеру, - распорядился мужчина сурово.
Елизавета Федоровна нежно прошелестела в ответ:
– Не спорю, мне страшно. Как не бояться? Боюсь... Но не больше, чем ты. У нас с тобой все ведь одно и то же, одно на двоих. Мы так похожи, да, но лишь рядом с тобой я чувствую в себе что-то стоящее, значительное...
– Ну, допустим, да только хочу спросить, если позволишь, на что же ты надеешься?
– Он задумчиво провел рукой по ее жестким волосам.
– На какой-то миг, понимаешь, на какой-то миг, и ни на что больше... Что вот вдруг наступит минута, когда мы поднимемся над крышей этого дома, взмоем, и крылышки, пожалуй, образуются, так что мы еще умудримся взмахнуть ими... А этот дом совсем не плох, поверь мне, и я очень хочу взглянуть на него сверху... поднимемся прямо в небо, в ночь, к луне, и все страхи останутся далеко внизу. Старикан твой исчезнет из виду. Он все равно что падаль. Таким не следует жить, но уходить приходится нам...
– Она выскользнула из объятий Тимофея и, как будто приплясывая на скрипучих половицах, живыми жестами обрисовала все эти придуманные ее воображением перспективы.
– Мы же успеем еще поговорить, кое-что обсудить после того, как примем...
Она не договорила.
– Это вопрос?
– встрепенулся Тимофей.
– А ты уже знаешь, что собираешься мне сказать?
– Я как раз думаю об этом. Собираюсь, но толком не знаю, нет, - тонко засмеялась Елизавета Федоровна и снова юркнула в объятия друга.
– Главное, чтоб осталось время, после того как примем... Может, от старика как-нибудь избавимся, а домом завладеем и будем себе жить в нем напропалую?
– Слушай, какая у тебя тоненькая шея! Как у цыпленка... И на спине все позвонки легко сосчитать. Откуда ты такая свалилась на мою шею? В общем, если вдуматься, ты необыкновенная девушка. Женщины все, как одна, обыкновенные, а ты другая. У них маленькие земные мыслишки, а ты... Да... Пора, что ли?
– Ну, тебе виднее.
– А ты готова?
– Я готова, - ответила девушка спокойно.
Тимофей позавидовал ее выдержке. Но его беспокойство, полагал он, проистекало отнюдь не из страха. Причина этого беспокойства заключалась в необходимости не только свести счеты с жизнью на глазах у подруги, но и служить для нее примером, определяющим
– Ну, значит, пора.
– Он встал, отстраняя от себя ненужную ему девушку.
– Тянуть больше нельзя. Боюсь чего-то... как бы старик нам не помешал...
– Старики часто вредят. Хорошо жить в таком уединенном домике, вдали от суеты, от шума городского. Вот если бы не вредные субъекты... Никогда не понимая значения слова нетопырь, я всегда воображала, что за ним скрываются старики.
– Что-нибудь в этом отношении переменилось у тебя прямо пропорционально самообразованию?
– Разве можно об этом судить, когда наскакивает тип вроде твоего папаши и пытается обработать в свою пользу?
Тимофей достал из дорожной сумки аккуратно укомплектованный пузырек с ядом и глубокомысленно посмотрел на него. Елизавета Федоровна посмотрела тоже, но выжидающе, с какой-то медленно и неотвратимо начинающейся зависимостью от действий своего друга.
– Итак, ты считаешь, нам лучше раздеться?
– Посмотри-ка, разговор - из одних вопросов! Ну, дальше некуда...
– И все же?
– Да, - слабо шепнула девушка, - раздеться и лечь.
Усомнился пытливый Тимофей:
– А не будет ли это бессмысленно и даже позорно?
– Чем же?
– Войдут и увидят нас, голых... И потом будут таскать наши голые тела, трупы наши...
– Любовь никогда и ничем не позорна. Мы - любовники, - объяснила, как могла, Елизавета Федоровна, но, увидев, что Тимофей по-прежнему сомневается, провела путь к реализму, который уже не зависел от их воли, а может быть, и никогда не зависел: - И все равно ведь разденут. Таков порядок...
Тимофей выдержал паузу, признавая ее правоту. Затем он сказал:
– Тогда приступим.
Они раздевались. Девушка не чувствовала пока, чтобы это сбрасывание одежды чем-то отличалось от обычного, каждодневного. Жизнь продолжалась и даже вполне могла показаться вечной. И девушка словно разворачивала некую идею, превращая ее в строгую программу действий:
– Давай примем яд сидя, а потом быстренько ляжем и обнимемся.
И это ее предложение Тимофей тоже не отверг. А затем они вступили в область совсем других отношений между собой и с собственными душами. Еще мелькнула у Тимофея беглая и, в общем-то, пустая мысль, что довольно странной выходит картина смерти, фиксирующая его в объятиях именно Елизаветы Федоровны. Но точно так же, как и девушка, он уже смутно отдавал себе отчет в своих действиях и с трудом верил, что это он раздевается, готовится принять яд и броситься - быстренько - в постель. Он, а не кто-то другой, кого он наблюдает со стороны. Между ним и девушкой выросла стена, теперь каждый стал сам по себе. Но они знали, что сейчас упадут в горячо раскрытые объятия и будет неважно, что в действительности связывает их.
Тимофей с аптекарской точностью разделил содержимое пузырька на две равные порции, плеснув себе и девушке в стаканы. Они выпили и бросились на кровать, вытаращив глаза, как собаки, злобно заострившие внимание на жертве.
– Ну как, как, - завертелся, задрыгал руками и ногами Тимофей, - быстренько получилось, а, быстренько?
Елизавета Федоровна, протянув руки, поймала его раскрасневшееся, мячиком скачущее лицо. Они обнялись, тесно прижались друг к другу головами, соединили горячие щеки.