Тео. Теодор. Мистер Нотт

Hashirama Senju

— Это возмутительно, лорд Нотт! Вы должны были апеллировать к совету Попечителей! — ярился лорд Киртман, полукровка-валлиец, покровитель небольшой мастерской, где делали квиддичные мячи. Тео был абсолютно уверен, что Киртман был одним из людей Карамеди, хотя тощий и бородатый волшебник не производил впечатление умного человека.

— Невозможно, кузен, это просто невозможно! — вторила ему кузина Джонс.

— Нужно призвать Яксли к ответу, это ведь было имущество Школы, — рассудительно говорила леди Олливандер, дочь исчезнувшего мастера волшебных палочек, печальная и строгая.

Несмотря на яркую ярость и прежний план, Тео

в Самайн ничего не сделал с Кэрроу. Более того, они сами в замке отсутствовали, чтобы с ними что-то делать, оба выходных дня их не было — и лишь вечером в воскресенье они заняли свои места, гадко улыбаясь своими одинаково мерзкими пухлыми губами студентам. Снейп при этом так и не появился и в воскресенье.

Тео добрался до своего места и рядом с ним грузно плюхнулся лорд Финеас, тут же начавший ворчать по поводу цензуры и того, кто будет кормить магов, «если так пойдёт дальше».

Вместо того, чтобы отвечать на недовольство и обвинения, Яксли вынес на обсуждение другой острый вопрос, положительное решение которого было нужно умеренному крылу Пожирателей.

Подумав об этом, Тео окончательно пришёл к выводу, что среди Пожирателей есть как минимум два крыла, умеренные и радикальные. Умеренными можно было назвать, вероятно, самого Яксли и его сателлитов, что смогли добиться почти бескровного перехода власти к сторонникам Тёмного лорда и приводили в рамках относительной законности ту политику, которую он, Тёмный лорд, всегда считался декларировавшим. Радикалами при этом можно было назвать Кэрроу. Возможно, у их крыла был и свой лидер (почему-то на ум Тео приходил образ безумной Беллатрикс, запечатленный в старой газете), но доподлинно о нём Тео не знал. Радикалы наверняка хотели большей крови, а умеренные сторонники одерживали перевес. В глазах Тёмного лорда, очевидно.

Яксли поставил вопрос ребром: он захотел перераспределить вакантные места в Визенгамоте между новыми достойными семействами и благодетелями. Забрать выморочные, лишить сбежавших и отдать их новым семьям — лояльным Яксли, разумеется, чтобы увеличить свой политический вес (и эго).

Это предложение тут же потонуло в спорах, а Теодор задумался о том, почему то же самое не сделал Альбус Дамблдор, будучи практически всесильным в начале восьмидесятых. Его мысли вновь скользнули на покойного директора. Пока зал гудел от слов Верховного чародея, он вспомнил о том, что говорил Кэрроу накануне. «Покойный мужеложец», так он назвал Дамблдора. Оскорбление было оскорблением, но факт был фактом — прежний директор не был женат и не имел детей. Даже своё наследство он завещал школе.

Откинувшись на неудобную спинку своего места, машинально кивая ворчанию соседа, Тео продолжал раздумывать на эту тему. Даже место с другой стороны от него было свободным. Нотт не интересовался, какое семейство получило когда-то место в Высоком Визенгамоте и благодаря чему, но Дамблдору было по силам посадить туда своего сына, если бы у него он был, или брата… ему вспомнилось, что в той истории с Гриндевальдом фигурировала сестра Дамблдора, погибшая от чьих-то рук согласно Скитер.

«Почему же директор не упрочнил своё наследие?» — задался Тео вопросом и вспомнил слова самого Дамблдора. «Его любимый человек… человек?.. выбрал вечное одиночество», — осмыслил Нотт. Книгу Скитер даже по мнению Флитвика, близкого коллеги Альбуса, надиктовал ей именно сам директор. И Скитер в этой истории не упустила шанса пройтись по грязным страницам

событий начала века и участии в них Геллерта Гриндевальда.

«Гриндевальд заперт в Нуменгарде в Альпах», — вдруг понял Теодор. — «На веки вечные, до самой смерти». Изгнание, в которое отправили величайшего преступника магической Европы, никогда не было ему интересно, но… не мог же Дамблдор говорить о нём? О своём враге, сокрушённом на Джерси в ноябре сорок пятого?

Тео замер и ушёл в свои мысли. «…уже не помню черт его лица, его голоса и смеха — помню лишь улыбку и эдельвейсы», — так он сказал в тот день в Корнуолле, когда они проникли в хранилище одной из частиц души Тёмного лорда. Эдельвейсы были цветами с гор. Он не был экспертом в ботанике, ни маггловской, ни обычной, этим славились Лонгботтомы — Теодор же был Ноттом и наслаждался колдовством, а не травками. Но тем не менее. Горные цветы, горы… Альпы? Те же места, где был заточён Гриндевальд.

***

На обратном пути из Лондона, аппарировав вновь в центр Хогсмида, Теодор решил сделать небольшой крюк и зайти на кладбище селения, где были разбросаны семейные усыпальницы местных жителей, начиная с древних гэльских курганов, христианские кресты магглорождённых, захоронения погибших и умерших студентов и профессоров.

Он шёл мимо рядов могил, вглядываясь в надписи на них и неспешно приближаясь к большой белой усыпальнице директора Хогвартса, видной издалека. Имена и даты мелькали перед его глазами.

«Элеазар Фигг, 1801-1891».

«Рован Ханна, 1972-1990».

«Фелисити Дюррэй, 1965-1974».

«Миртл Уоррен, 1929-1943».

«Теодора Розмерта, 1900-1967».

«Саймон Талмейдж, 1810-1827».

Десятки и десятки могил. Одинокое и пустынное место, обычно скрытое в зелени деревьев, постепенно превращавших эти места в очередную часть Запретного леса, сейчас выглядело мистически и жутко — голые деревья, редкие вороны, лёгкая дымка тумана… Теодор подошёл к могиле Дамблдора. Он был здесь впервые. Тогда, в конце весны, он не ходил на кладбище, но теперь видел эту величавую, броскую могилу из белого мрамора, мёртвый каменный памятник мёртвому магу. «Великому светлому волшебнику», гласила надпись на камне. Под ней на камне лежали два белых цветка с острыми лепестками и жёлтым соцветием.

Тео присел на корточки перед памятником. В его нижней части был изображён моложавый мужчина с бородкой, над которым парил феникс.

— Ты что тут вынюхиваешь, мальчишка, — злобно… нет, скорее, раздражённо окликнул его голос со спины. Тео подпрыгну от неожиданности, палочка скользнула в его руку.

Человек в плаще и капюшоне с цветами в руках стоял в пяти футах от мраморного памятника.

— Я тебя где-то видел… — с чуть меньшей подозрительностью отметил визитёр. Он скинул капюшон, и Тео узнал его. Это оказался Элифас Дож, старый, как трухлявый пень, неоднократно виденный им в прошлом.

Мистер Дож был сокурсником директора, неудивительно, что он пришёл почтить его память.

— Мы встречались с вами пять лет назад на гран-при в честь юбилея лорда Лонгботтома, сэр, — проговорил Теодор. Старческое, испещренное морщинами лицо Дожа подёрнулось задумчивостью.

— Мистер Гамп? — наконец, проговорил он в догадке.

— Теодор Нотт к вашим услугам, сэр.

— Ах, Нотт. Простите, что не признал вас. Старость… неужели это вы принесли? Эдельвейсы. Ал даже растил их в наши школьные годы, — грустно улыбнулся Дож.