Теория игр
Шрифт:
11.
Вольдемар повесился на трубе у себя в туалете. Как установила судмедэкспертиза, между тремя и пятью часами утра. (После истории с фотографией Виктория забрала девочку и ушла ночевать к подруге.) Долго ходил по комнате, курил... Вся пепельница была завалена окурками. Пепел был везде. И вот наконец решился.
Я сижу у себя в кабинете за столом. Дверь медленно распахивается...
... в кабинет входит Вольдемар.
– Не помешаю?
– спрашивает он и без приглашения опускается в кресло.
Передо
– Ну, что доволен?
– спрашивает Вольдемар.
– Чем?
– уточняю я.
– Ну, всем этим.
– Это твои проблемы.
– У меня к тебе просьба, - выдавливает из себя Вольдемар.
– Валяй.
– Забери свое заявление.
– Нет.
– Почему?
– Нет и все тут. Без комментариев.
– Пойми, - подается вперед Вольдемар, - это место принадлежит мне. Академиком должен быть я!
(Ого! Уже "академиком"! Аппетит приходит во время еды).
– Нет, - говорю я.
Вольдемар откидывается назад и долго смотрит в окно.
– В детстве я был ребенком...
– Догадываюсь, - иронизирую я.
– Не перебивай! Я был серьезным, рассудительным, не по годам взрослым ребенком. За это меня прозвали "Профессором"... Умоляю!
– неожиданно срывается он на крик.
– Уступи!
– Нет, - говорю я.
– А-а-а!
– Вольдемар вскакивает и начинает метаться по кабинету.
– Я хочу икры! Я хочу красной икры! Мне мало бутерброда с маслом! Дайте мне икры!..
– Перебьешься без икры, - говорю я.
– Не смертельно. Жить будешь.
– Дайте мне икры!
– кричит Вольдемар.
– Или я убью себя!
– Это твои проблемы.
Вольдемар выхватывает из кармана револьвер и приставляет его к своему виску:
– Считаю до трех. Один! Два! Три!..
– Стреляй!
– кричу я.
– Стреляй!
...передо мной испуганное лицо Галины Ивановны.
– Игорь Александрович, Свирского привезли, - сообщает она.
– Хорошо, я сейчас спущусь.
Только сейчас до меня доходит, что последние слова я произносил вслух.
Гроб стоит посреди актового зала. Несколько рядов кресел сдвинуты к стене. Перед гробом на стульях - две фигурки. Виктория и девочка. Девочка похожа на мать. Такие же льняные, зачесанные назад волосы. На вид ей, лет десять.
Лицо Виктории скрывает черная вуаль. Меня это коробит: слишком вычурно. Оперетткой попахивает.
"Вуаль! Вуаль...- мысленно повторяю я.
– Где-то я ее уже встречал. Причем, совсем недавно... Нет, не помню".
Сидящая у гроба девочка раздваивается. От нее отделяется бесплотная копия, которая приближается ко мне...
– Дядя, зачем вы убили моего папу?
– спрашивает
Мое лицо становится непроницаемым.
– Запомни раз и навсегда, - чеканю я каждое слово.
– Твоего папу никто не убивал. Твой папа убил себя сам! Твой папа был максималистом. Ему было мало одного бутерброда с маслом. Ему хотелось еще и икры! "Все или ничего"! Психологи называют это "детскостью мышления".
(Девочка опускает голову).
– Я понимаю тебя, - продолжаю я.
– Ты его дочь. Часть икры должна была достаться и на твою долю. А так: ни папы - ни икры!
(Девочка начинает всхлипывать).
– Не плачь, - говорю я.
– У тебя еще все впереди. Окончишь школу, выйдешь замуж. За офицера-пограничника. И уедешь на заставу. В Таджикистан. Картину "Джульбарс" видела?
– Нет, - тихо говорит она.
– Ну, ничего. Еще посмотришь. У тебя еще все впереди!
С кладбища мы возвращаемся в институтском автобусе. Я сижу возле Виктории. У прохода. Виктория прижимает к себе девочку: она сидит у нее на коленях и смотрит в окно.
"Они были друзьями", - доносится сзади.
(Это про нас с Вольдемаром).
Время от времени я ловлю на себе взгляды сослуживцев. Обычно так смотрят на начальников. И хотя до выборов еще далеко, вопрос, кажется, уже решен.
"Пришел новый вожак, и стая приняла его".
Вольдемара поминали в диетической столовой. Из столовой мы выходим вдвоем с Викторией. Девочку (чтобы не травмировать психику ребенка) забрала к себе ночевать одна из сотрудниц. Туда же должна приехать потом и Виктория.
Мы идем с Викторией по улице. Ее лицо по-прежнему скрывает вуаль. Встречные прохожие провожают нас недоуменными взглядами: что за маскарад?
... Мы у меня в прихожей. Я помогаю Виктории раздеться. Виктория снимает вуалетку. Не глядя на себя в зеркало, проходит в комнату...
– Я сварю кофе, - говорю я и иду на кухню.
В комнату я возвращаюсь с двумя чашками, источающими аромат настоящего бразильского кофе.
Виктория лежит на диване, свернувшись калачиком. Кажется, она спит. Я укрываю ее пледом и сажусь рядом...
В какое-то мгновение мне кажется, что она не дышит. Я опускаюсь на колени и прикладываю ухо к ее спине...
Нет, дыхание ровное. Тихое, но ровное.
Я приподнимаю плед и ложусь рядом с ней...
Виктория пахнет земляничным мылом. Это запах моего детства. По правде говоря, жена и.о.директора института могла бы благоухать более изысканно. Но у Свирских в семье режим максимальной экономии: Вольдемару вот-вот должны были дать нормальную квартиру, взамен девятиметровой "гостинки", и Виктория копила деньги на мебель.