Теория посредственности
Шрифт:
В этом смысле интеллект всегда обречён на тупик, который сам же и создаёт – если, естественно, в его иносказательных руках оказывается достаточно большая власть для того, чтобы влиять на свой дом в целом, а не в частностях – последнее свойственно абсолютно любому животному, сколь бы маленьким оно ни было. Человек должен был оставаться охотником-собирателем, потому что именно таким его породила природа и на что-то более значимое и крупное он попросту не предназначен и, как следствие, не способен. Обладая местечковым сознанием, но при этом заняв доминирующее место в качестве наиболее успешного вида, люди попали в абсурдное положение, когда они не могут,
Единственным спасением в этом развитии было бы скачкообразное увеличение интеллекта, которое бы позволило некоему существу проскочить стадию локального мировоззрения – на которой застрял человек – и сразу оказаться в планетарном его типе. Однако это противоречило бы теории эволюции. Даже и допуская прыжки подобного рода – а это очень сильное утверждение – весьма сомнительно, чтобы вид, получивший столь мощный разум, перестал быть чем-то или кем-то местным по самой своей природе. Всякое животное по определению заселяет и, самое главное, появляется, в каких-то условиях, к которым оно обязано быть адаптированным. Если же оно выходит за их пределы, то оно автоматически оказывается вынужденным изменять то, к чему оно не приспособлено, тем самым запуская крайне нежелательные побочные эффекты, предсказать которые оно не в состоянии просто в силу того, что ещё не обладает достаточной информацией, получить которую можно только через экспериментирование и опыты.
Ситуацию исправил бы одинаковый климатический, географический и любой иной ландшафт, т.е. гомогенность среды обитания по всей поверхности соответствующей планеты, однако это довольно трудно себе представить. Такая планета должна быть очень маленькой, чтобы не возникли полюса, надёжно защищённой от любой радиации и от столкновения с небесными телами, лишённой всякой внутренней, т.е. геологической активности, и это далеко не все требования. Вообразить себе подобный сценарий, конечно, можно, но он представляется исключительно умозрительным и крайне спекулятивным – впрочем, не невероятным, потому что в бесконечной Вселенной априори случаются и чрезвычайно редкие события.
Как бы то ни было, но условий появления планетарного интеллекта избыточно много, и все они требуют очень тонкой, чуть ли не рукотворной настройки, что малоправдоподобно. Мы не вправе полностью отвергать такой вариант, но всё-таки должны иметь в виду, что он реализуется, скорее, как исключение, чем как правило, в сильно ограниченном количестве случаев. Впрочем, и тогда разнообразие культур не будет создано – надо полагать, столь разумный вид предпочтёт не разделяться на отдельные фракции, но жить в мире и согласии.
Читатель, дошедший до этого места, естественно, удивлённо – или раздражённо, и это можно понять – спросит, поинтересуется или рассердится на то, почему до сих пор говорилось о чём угодно, кроме посредственности, тем более что эта глава посвящена именно ей, а не чему-то другому. На подобную реакцию есть более чем обоснованный ответ, однако пока его стоит оставить в стороне. Попытаемся вначале просуммировать то, о чём было сказано раньше.
К сожалению, у нас нет внятных и прозрачных критериев для того, чтобы провести любую – это нужно подчеркнуть – операцию сравнения или оценки. В любом случае нам придётся пойти на какие-то уступки, оправданность выбора которых и их самих тоже находится под большим вопросом. Другими словами, мы не обладаем доступом к истине, которой либо нет, либо мы не настолько разумны, чтобы до неё добраться.
Смысл состоит в том, что нам не нужны жёстко установленные ориентиры, потому что они не позволили бы нам находить локальный оптимум, который необходим вследствие постоянно меняющегося порядка вещей. Последний достигается, как правило, но не обязательно, способом проб и ошибок. Более удачные решения закрепляются, тогда как неудовлетворительные рано или поздно отметаются. В конечном счёте находится определённое равновесие, которое при данных условиях и в этот период времени является если и не самым лучшим решением текущих задач, то, по крайней мере, лучшим среди доступных.
В силу того, что человеческая физиология везде почти одинакова, ищутся те ответы, которые и возможны, и представимы для нашего вида. Природа стимулов как внешнего, так и внутреннего характера порождает довольно предсказуемые – с поправкой на случайные флуктуации – реакции, тем самым приводя к закономерному результату. Вместе с тем, различия между несхожими средами обитания не настолько велико, а приспособительные механизмы людей не столь гибки, чтобы это приводило к подлинной многогранности культур.
На просторах космоса это тоже вряд ли осуществимо. Любой вид по определению является локальным приспособленцем и репрезентируют с необходимостью исключительно свою среду обитания. Даже если мы имеем дело с разумным животным, оно из-за своей местечкосвости обладает таким же сознанием, что не позволяет ему – если только ему, условно выражаясь, не повезёт – выйти за рамки своей изначальной среды обитания. Если же оно покидает её, то находится новый оптимум, отвечающий требованиям соответствующего окружения.
Люди в этой связи представляют собой, пусть и закономерную – в свете потепления и сопутствующих феноменов и процессов – но всё же аберрацию и не должны были занять то положение, которые мы теперь оккупировали. Это также означает, что мы не сумеем найти решения стоящих ныне и порождённых нашей же деятельностью проблем, которые продолжат усугубляться вследствие локальности нашего мышления. Но при чём тут посредственность?
Нужно понимать, что человек не является чем-то выходящим за рамки. Мы обычные приматы, которым однажды просто улыбнулась удача – если, конечно, оценивать это таким образом – и которые благодаря этому заняли чуть ли не все природные ниши – впрочем, исключения обширны, взять хотя бы мировой океан – и стали доминирующим на планете видом.
С одной стороны, наша тривиальность состоит именно в том, что с технической или биологической точки зрения мы ничего выдающегося собой не представляем. До возникновения или создания цивилизации мы были органичной – не всегда, но в подавляющем большинстве случаев – частью местных флоры и фауны, более или менее сносно справляясь с единственной релевантной для всех живых организмов задачей выживания и размножения. И так, вообще говоря, и должно было быть.
С другой стороны, наша заурядность заключается в том, что даже на уровне культуры, т.е. там, где и возможно подлинное разнообразие, мы не создали ничего, что бы заслуживало внимания – скажем, со стороны марсианского антрополога, если бы подобный специалист в принципе появился, в конце концов, тех же мирмекологов мало. По сути, мы всегда и всюду отвечали на определённые стимулы относительно предсказуемыми и в достаточной степени однородными реакциями, нигде и никогда не нарушая ожиданий, основанных на нашей анатомии.