Теперь я Волан-де-Морт?

К Илья

Я чувствую магию, но не противлюсь ей и не ставлю защиту. Мгновенно я ощущаю, как перестаёт биться сердце, мгновенно затухает дыхание и путается сознание. Через миг я достигаю клинической смерти.

Сначала была вспышка света, а потом ничего. Всё прошло и я вновь открыл глаза, увидев перед собой Беллатрису.

Простая клиническая смерть. Обычно ей сопутствует вспышка света — сокращения мышц давят на глаз, что вызывает иллюзию света. И какой-то сон — последний привет от умирающего мозга. Строго говоря, обычно приходит ещё и дефекация, но я побоялся испортить зелье этим незапланированным ингредиентом и заранее позаботился об этой проблеме.

Настоящая смерть не всегда мгновенна — только

если очень сильно повреждено тело. После остановки сердца и дыхания есть некоторое время, когда в крови есть ещё необходимый кислород и прочее, и мозг ещё живёт. И человека можно вернуть без последствий. Но если подождать ещё чуть-чуть – клетки мозга начнут умирать. Как я понял, когда стал магом, именно в этот момент происходит отделение души от тела и человек невозвратимо умирает.

А теперь самое сложное. Я активировал Воскрешающий Камень, желая вызвать всех умерших здесь в период с 1939 по 1945. От зелья повалил пар и я получил такой удар по мозгам, что сразу выпал из реальности. Я словно спал и видел сны… передо мной развернулись картины Освенцима. Вроде бы я частично видел всё от первого лица, но знал что это не я. Другая часть меня работала в стороне.

Я ощущал себя обычной исхудавшей женщиной. Настало утро. Жизненный путь этой женщины заканчивался.

Женщина слышит хриплые крики у входа на немецком языке. Голос командует и дальше, а ее глаза видят следующее: вышки с прожекторами и пулеметами, несколько рядов колючей проволоки по периметру, солдат в черных мундирах, касках и с автоматами наперевес, овчарок на поводках и офицеров. Им кричат, она уже не понимает, что именно.

Осознание перспектив ужасает, но эсэсовцы в черных мундирах подчиняют людей ударами дубинок, зуботычинами и бешеным лаем разъяренных псов, парализуя волю людей, и гонят их дальше. У обреченных уже не осталось иллюзий — они знают, что их ждет что-то очень страшное, может даже и небытие, но все происходит настолько быстро, что их ум хочет только одного — передышки. Но передышки от этого ужаса нет и не будет.

Их куда-то ведут на казнь. Умом она понимает — это конец. Но верить в это она не хочет. Черепа на черных мундирах солдат отныне обретают свой смысл — это символ смерти, а не символ устрашения, как думалось ранее.

На миг меня отвлекли посторонние мысли. Странное совпадение — Геллерт для своих псов выбрал ту же эмблему, что и Том Реддл – череп. Хотя Том Реддл ещё добавил змею, но это просто намёк на его родство со Слизерином и избранность. Как-то шаблонно действуют Тёмные Лорды! Нет бы сделать своим символом Розового Единорога или Голубой Самокат. Тогда можно было насладиться несколькими секундами когнитивного диссонанса от каждой жертвы, а когда тебя начнут судить — кричать что мы добрые, просто тупые исполнители не поняли приказ.

Я по-прежнему наблюдал за женщиной. Она обращает внимание на легкий сладковатый привкус воздуха…

Их гонят по аллее, по краям которой растут деревья. Перед ними стеной стоят солдаты в черных мундирах, многие из которых держат на поводках овчарок, с яростью лающих на людей. Автоматы солдат направлены прямо на толпу. Где-то позади слышатся выстрелы. Крики раненых заставляют поверить в то, что эти черные солдаты будут стрелять, если сделать что-либо не так.

Обреченные проходят мимо клумб, на которых растут цветы. Эти цветы не для них, а для персонала лагеря. Растения призваны радовать глаз палачей, которые, как рабочие на заводах, всячески украшают свое предприятие.

Прямо в конце аллеи, после цветника, находится невысокое красивое здание с оригинально отделанными воротами, а позади него видны расположенные неподалеку мрачноватые серые здания, и над некоторыми из них высятся трубы. Из труб идет дым, который ветром относится в сторону. «Это сладковатый

привкус дыма пропитывает воздух», — понимает женщина; этот привкус везде, и от него никак нельзя избавиться. Перед ней крематорий, а дым — это то, что осталось от людей, ведь он раньше был людьми. Ужас захлестывает все ее существо — ей страшно, дико страшно, и очень хочется жить, а еще больше хочется проснуться от этого кошмара. Она трет глаза руками, таращится, но ничего не помогает — она уже давно не спит. В отчаянии женщина щипает себя за руку; боль, в начале резкая, пульсируя, постепенно, пропадает, а перед глазами у нее все то же, что и было раньше.

Их ведут большой колонной, и она знает, куда их ведут. Она молится, молится горячо и истово, вкладывая всю свою душу, молится о спасении и идет вместе со всеми. Бежать не удастся — слишком много вокруг автоматов и собак. Я смотрю её глазами, ощущаю её ужас, вижу и чувствую всё.

Внезапно рядом с ней у кого-то не выдерживают нервы. Тот с криком выбегает из толпы. Сухой треск выстрелов, злые лица солдат, надрывный лай разъяренных псов, со стоном падающее согнувшееся тело, грубые крики команд… Колонна идет дальше, скованная страхом, и она придет туда, куда не хочет идти, и с ней будет то, что запланировано с ней сделать. Неизбежность со всей очевидностью предстает перед ней. Она вспоминает все то, что ей когда-либо ей рассказывали об этом месте. Теперь она знает, что ждет их всех дальше — их ждет душ. Душ, который, как им сказали раньше, нужен в качестве санитарной обработки. Которым закончится их путь, и вместо которого их всех отравят газом. А после будут они лежать громадным холмом из обнаженных человеческих тел. А другие, пока еще живые бедняги, будут разносить их по печам.

И вот они куда-то приходят; ворота закрываются, и с этого момента у нее пропадают последние робкие надежды на чудо. Еще немного и все начнется, чтобы тут же окончательно и навсегда закончиться.

Она уже не молится, как когда-то в колонне, и она уже не проклинает всех и вся, а больше всего палачей, как это делала раньше, — ее душа опустошена. Их закрывают в большом зале — машинально, без надежды, молясь, все ее существо переполняет любовь к жизни и сожаление о таком жестоком конце ее. Мгновения в газовой камере в ожидании смерти для неё стоят многих лет жизни. Отчаяние охватывает все существо человека, грусть и тоска смешиваются со страхом — она хочет жить, но права на жизнь у нее уже нет. Потом приходит боль и смерть…

Но едва это закончилось, как я также прочувствовал смерть следующего человека. И ещё, и ещё…

Тёмная Магия опасна и коварна, она никого не любит, как лесной пожар. Любой маг, если бы вздумал повторить то, что делаю я, просто бесконечно странствовал в памяти жертв и умер, когда бы от старости истлело его тело. Но я же действовал по-другому, благодаря Воскрешающему Камню. Вероятно, этот камень был создан чтобы можно было приносить в жертву чужую душу в артефакторике, я правда не разобрался как. Я делал примерно то, для чего он был создан. Только я не связывался с мёртвыми и не порабощал их — не хватит силы, искусства и контроля, да и объём задачи впечатляющий. Я ловил эхо боли и безнадёжности, и лепил из него не Антипатронуса, а нечто много большее.

Все эти смерти — лишь путь. Это эхо смертей надо не просто прочувствовать, но и собрать и заставить служить себе, сделав из него нечто вроде нового органа в магической системе.

Вновь и вновь я бродил по последним воспоминаниям людей. Обычно они были вполне стандартны: смерть от газа. Кого-то застрелила охрана, или съели собаки. Кого-то замучили жаждой в карцере, сожгли живьём, засунув в шины от автомобиля и полив бензином, или забили насмерть. Кого-то, как стукача, свои же утопили в ведре с отходами жизнедеятельности.