Тёплая птица
Шрифт:
«Пустоцвет», - так иногда его мать называет жену.
– Андрюшка, - услышал он шепот и, хотя ждал, знал, что он последует, слегка вздрогнул под тонким одеялом. – Андрюшка, что у тебя с лицом?
– Отстань, - пробурчал Островцев, переворачиваясь на другой бок.
Галя умолкла, но минуты через две снова зашептала – горячо, со слезой:
– Кто это тебя, Андрюшка? Ну, скажи!
– Отстань, я спать хочу!
– Тише, - испугалась Галя.
– Марина Львовна услышит!
Но Островцева уже ни о чем
9 ЛЮБОВНИКИ
Лес шумел, как рать, поднявшаяся на бой.
Шли молча. Марина – впереди; ветер играл рыжими прядями.
Я - следом, думая о своих всполохах. Островцев противен мне; противны обе его женщины, его работа и вообще весь его мир. Мир мелкий, мертвый… Все эти люди – Андрей, Галя, Анюта, Смолов, Невзоров - мертвецы, но они умерли задолго до Дня Гнева. И все-таки мне интересно...
Я хмыкнул, вспомнив, как Невзоров избил Андрюшку.
– Ты чего? – обернулась Марина.
– Да так, вспомнил кое-что.
В зеленых глазах сверкнуло любопытство.
– А я думала, ты не видишь всполохов.
– Теперь вижу.
– Расскажи.
– Да что там рассказывать…
Марина пожала плечами.
– Твое дело.
В самом деле, почему бы не поделиться с ней своими всполохами? Дело давнее, дело темное…
Я ускорил шаг и, догнав девушку, пошел рядом.
– В общем, это связано с Обнинском. Всполохи говорят, что когда-то я там работал…
Она слушала, не перебивая.
Когда я закончил свой рассказ (почему-то выключив из него Анюту), пошел снег. Сквозь снежинки я смотрел на Марину: что она скажет? Но девушка шла молча, время от времени стирая с лица мокрый снег.
– Надо искать убежище, - сказал я, взглянув на небо.
– Андрей, а ведь там была еще одна женщина.
Я вздрогнул.
– Признайся.
Марина схватила меня за рукав куртки.
– Да, была, - признался я. – Как ты узнала?
Марина засмеялась.
– Это секрет. Она хорошая была?
– Хорошая?
– Ну, добрая, красивая?
– Нет, не хорошая.
Зеленые глаза обдали холодком.
– Андрюшке твоему нравилась.
– Так Андрюшка - это не я.
Она отпустила мой рукав.
Солнце, зашторенное метелью, казалось блеклым пятном и все сильнее вытягивалось вдоль горизонта. Мало-помалу оно начало краснеть. Стрелки вряд ли простят нам угон вертушки, но пока можно не волноваться: погоня в такую погоду невозможна.
Одно плохо: снег мокро всхлипывает под подошвами, и на нем остаются синеватые
Что-то давненько не видать игроков… С одной стороны, это хорошо - махать заточкой кому охота; с другой – странно. Нет игроков, нет стрелков, нет тварей. А кто есть?
Джунгли приучают к тому, что жизнь - это всего лишь бег от смерти. Рано или поздно к нему привыкаешь и забываешь о том, что бежишь. Ноги-руки крепки, котелок варит – удрал, обманул, выиграл - прожил день. Нет – ну что ж…
Однако путешествие с Мариной не казалось мне бегом. Это – путь к цели. Какой цели? Не знаю… И Марина, конечно, не знает.
Губы пересохли – на ходу я схватил снега, пожевал. Холодные струйки побежали по горлу.
Я совсем не чувствовал усталости. Не верилось, что не так давно рухнул наземь с двадцатиметровой высоты.
Подумалось: а скольких игроков я обыграл? Не меньше сотни - это точно. Хотя однажды сам оказался на волоске от проигрыша. Это было у Восточной балки, где я наткнулся на игрока, свежевавшего тушу детеныша твари. Я был голоден, и туша должна была стать моей. Однако здесь нашла коса на камень: игрок с виду был жидким, а на деле оказался сноровистым и быстрым. Он полосовал меня по рукам, груди. Я не смог нанести даже пустяковой раны. Помню, как я упал, истекая кровью, на снег. Он придавил мою грудь коленом, приблизил заточку к шее. Помню его желтоватые глаза. Я ждал, слушая гомон Джунглей, прощаясь с Теплой Птицей, но он вдруг отпустил меня и, закинув на плечо тушу, побрел прочь.
Почему этот игрок пошел наперекор Джунглям? Быть может, решил, что со мной расправятся твари? Не знаю. Но я запомнил каждую морщинку на желтом обветренном лице.
Черная туча медведем ворочалась в небе. Светлая кайма на верхушках деревьев стремительно истончалась.
– Андрей, посмотри.
Марина указала в сторону леса, где возвышалось нечто темное.
Джунгли окружили большой бревенчатый дом со всех сторон, сжимая, будто пытались его задушить: кое-где на стенах - широкие трещины. На крыше – березка. Окна блестят осколками оплавленного стекла.
– Дача, - сказала Марина.
– Что?
– Дача, говорю. Бывшие отдыхали здесь, сажали цветы.
– Знаю, - пробормотал я, отыскивая вход. Ясно, что лучшего убежища нам не найти.
Дверь дачи сохранилась и даже была заперта. Я навалился плечом и упал вперед, вызвав сдержанный смех Марины. Из дома пахнуло затхлостью.
В сумраке я увидел довольно широкий холл, дверные проемы. Ступая по хлипкому полу, вошел в одну из комнат. Ржавый холодильник, плита; шаткий стол, шкаф, белеющий посудой: видимо, кухня. Марина пошарила на полке и радостно ойкнула. Из ее кулака вырос язычок огня, осветивший лицо: нашла зажигалку.