Тёплая птица
Шрифт:
Василиск ждал в конце коридора, наполненного змеиным шипением, с каждым шагом становящимся все громче. Зач- чем ты идеш-шь сюда, ч-человече?
В последний раз проверив застежки на защитном костюме, Андрей двинулся вперед по коридору. Стекло шлема запотело – никогда он так не волновался, как сегодня, и никогда так рано не приходил в институт - раньше всех, даже Кузьмича. Островцев приехал в Обнинск на первой электричке, и когда шел через бор к ЯДИ. У земли еще клубился не тронутый солнцем туман.
Змеиное шипение становилось назойливее, проникало
Неестественное зеленое мерцание было невыносимым. Пот градом катился по спине.
Хотелось повернуть, выскочить на воздух, напиться холодной воды.
Вот и Василиск… Он не свободен. Над ним - белый люк, сработанный из цельного куска сверхпрочной породы, покрытый гафниевой плиткой. Что будет, если чудище вырвется из плена, не знает никто, даже директор ЯДИ Невзоров, а уж старший научный сотрудник Островцев - и подавно. И все же именно Андрей время от времени дает Василиску свободу – куцую, как заячий хвост.
Островцев открутил узкий клапан на люке. Замер на пару секунд перед панелью, сверкающей разноцветными кнопками. Надавил на красную. Из клапана вырвалась зеленоватая струйка.
Краем уха Андрей слышал, что предыдущий хозяин ОПО ненароком подставился под струйку, и Василиск растерзал его.
Чувствуя, что жар становится невыносимым и пот застилает глаза, Островцев приспособлением, похожим на сачок, зачерпнул зеленый пар. Повернулся к экрану на белоснежной стене, мерцающему под толстым стеклом. На экране – желтая кривая, под ним – большая красная кнопка. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Андрей надавил кнопку.
Под люком заскрежетало, словно провернулись жернова чертовой мельницы, струя пара исчезла.
Неуклюжими, в защитных перчатках, руками Андрей возвратил клапан в первоначальное положение.
Едва передвигая ноги, направился к выходу, сопровождаемый шипением Василиска.
«Сиди, тварь», - скрипнув зубами, сказал Андрей.
На дне сачка поблескивали несколько зеленых капелек, будто старший научный сотрудник наловил светлячков. В защитном костюме неудобно собирать капли в пипетку, затем наносить их на cell-стекло. Островцев негромко ругался, когда пипетка, дрогнув, роняла светлячка на белую столешницу, а не в ячейку cell-стекла. Наконец, все светляки очутились в ячейках. Андрей упаковал cell-стекло в защитную пленку и положил на конвейер. Теперь – в душевую и наверх.
Он в костюме стоял под розовыми струями, думая почему-то о фильмах ужасов.
Выйдя из душевой, снял костюм, оставшись в тренировочных брюках и водолазке. Под мышками расплылись желтоватые круги. Босиком по прохладному кафелю Островцев проследовал в раздевалку. Морщась, стянул прилипшую к спине водолазку, бросил ее в корзину для мусора. Туда же - штаны. Похлопав себя по безволосой груди, Андрей нашарил на полу шлёпки и пошел к лифту.
Наверху в своем кабинете Островцев наконец-то вынул беруши и еще раз побывал в душевой, на этот раз обмыв собственное тело.
Всякий раз после Василиска, когда Андрей поднимался к
Разглядывая в зеркале посеревшее лицо, старший научный сотрудник испытывал злость: кто виноват в этой серости, если не Василиск? Василиск и Невзоров… И Галя, и Анюта, и мать. Все они, каждый по-своему, виноваты.
Из-под пола доносилось приглушенное шипение. Андрею показалось: кто-то читает странный стишок:
Пастушок, не ходи босиком! Видишь – ленты шуршат по земле? Слышишь шепот – колышется шмель? Чуешь скошенной запах травы? Пастушок, не ходи босиком.– Проклятая! – Островцев размахнулся и стукнул по своему отражению кулаком. Зеркало треснуло - из разрезанной руки пошла кровь.
– Проклятая жизнь.
Андрей опустился на пол. Он ходил босиком, не разглядел в высокой траве змею и теперь ее яд все глубже проникает в душу.
Багровая вода исчезала в решетке на полу, находя дорожки в мыльной пене.
«Что я есть? Пена! Кто-то – пенки, я – пена. Вся жизнь, как лабиринт. Лабиринт Минотавра. Лабиринт Василиска. Как выбраться? Как мне выбраться из этой ловушки?»
Натыкаясь на стены, Андрей нашел аптечку, вылил на рану полпузырька йода. Жжение отрезвило его.
– Ну и пусть, - прошептал Островцев, туго перематывая руку бинтом. – Черт с вами со всеми…
К кому он обращался, кого ненавидел, Андрей осознавал смутно. Но одно было совершенно ясно – жизнь проходит, как гроза над созревшими хлебами. Она бессмысленная и нелепая, его жизнь.
Одевшись, Островцев подошел к конвейеру, взял запечатанный конверт – сквозь танталовую фольгу мерцают светлячки. Присел к столу. Оцепенев, пару минут таращился на крошечные частицы Василиска.
В старшем научном сотруднике уже не было ни сомнений, ни раскаяния: в черепе словно сидел генерал, четко и размеренно командующий парадом. Андрей же – всего лишь солдат на этом параде.
«Фаталист» - усмехнулся Островцев и, взяв клейкую бумагу, быстро и крупно написал: «Опыт с Биоатомом (23767t по классификации UAA)».
Сжав зубами до хруста кончик карандаша, мелкими буквами: «Незавершенный».
Андрей отрезал надпись и аккуратно приклеил ее на конверт. Так, где портфель?
После того, как конверт исчез в пахнущей кожей темноте и щелкнула застежка, Островцев зажмурился, ожидая рева сигнализации, секьюрити с автоматами.
Тишь да гладь.
Нехорошо усмехнувшись, Островцев надел плащ.
Андрей взглянул на часы, удивился: оказалось, он пробыл в ОПО всего полчаса. Сонно мигали таблички «Выход» и «Будь осторожен». Здесь, в холле, змеиное шипение уже не слышно.
«А что если?»
Андрей повернул к кабинету директора.