Тёплая птица
Шрифт:
Весна, и правда, оказалась короткой. Небо заволокло тучами, пошел снег.
Железная дорога снова извивалась перед нами.
Почему мы не остались в доме с камином? Почему собрались и ушли?
Я сплюнул на снег: что осталось за спиной, того не существует – это и есть Джунгли.
Вынырнув из лесу, к железной дороге прикорнула испещренная колдобинами автодорога, посреди которой замер фургон - черная развалюха,
Марина свернула с насыпи.
– Ты чего?
Она не ответила, коротко махнула рукой.
На фургоне – едва заметная картинка: румяная женщина подает такому же румяному мальчику тарелку с чем-то желтым.
-Андрей, помоги.
Я обошел грузовик. Марина боролась с металлической створчатой дверью – ржавые чешуйки летели на снег из-под ладоней.
– Зачем тебе это?
– Помоги.
Я вцепился в створку.
-Погоди, Марина. Пальцы оттяпает на хрен. Отпускай!
Едва приоткрытая дверь снова захлопнулась, снег вокруг нас порыжел.
Я отлучился в лес, вернулся с толстой палкой. Марина сидела на корточках, чертя пальцем по снегу.
– Как думаешь, что там? – она кивнула на дверцу.
– Посмотрим.
Вставив рычаг в щель, надавил что было силы. Поначалу не чувствовалось ничего, кроме равнодушного сопротивления металла, но затем – щелчок, и дверь распахнулась, да так резко, что я едва успел отскочить в сторону.
Марина охнула.
Фургон был доверху набит продолговатыми ящиками, целыми и невредимыми.
Я залез внутрь и выкинул наружу один ящик. Ударившись, он распался.
-Ананасы, – воскликнула Марина.
Это слово породило всполох в моей голове: празднично накрытый стол, елка, украшенная гирляндой, включенный телевизор. Андрюшка хмуро ковыряет вилкой в тарелке, рядом с ним – Марина Львовна. Входит Галя – в руках у нее зеленая банка.
– А посмотрите, что я припасла! Ну-ка, Андрюшка, открывай!
– Открывай скорее, Андрей, - взмолилась Марина.
Достав заточку, я срезал крышку на зеленой банке: желтые кубики, залитые белесым соком.
– Какой запах!
– Держи, - я протянул банку Марине. Она отпила сока.
– Вкусно.
Взяла пальцами желтый кубик, стала есть.
Я открыл банку для себя.
Правда, вкусно. Но мясо лучше… Оно дает силы.
-Неплохо, - сказал я, отшвырнув пустую банку. – Бывшие, наверное, по праздникам это ели?
Марина наморщила лоб:
– Не знаю… Кажется, на праздник они ели свежие ананасы… Ну, то есть… Богатые ели свежие каждый день, а бедные – на праздник.
– А это тогда для кого? – я кивнул на коробки.
– А это, наверное, для бедных – на каждый день. Или, может, для путешественников -
– Всполох, - я замялся. – Похоже, Андрюшка открывал эти банки по праздникам.
Пару секунд Марина смотрела на меня, потом рассмеялась.
– Выходит, у тебя сегодня большой праздник.
Для нее Андрюшка и я – это одно и то же…
Тишину нарушал лишь скрип снега под ногами. Автодорога свернула в лес. Все чаще попадались КТСМ, разрушенные или уцелевшие. В чащобе замелькали остовы каких-то зданий.
Но вот тишина разрушилась, отступила перед настойчивым гулом.
Между тем мы добрели до моста. Река неторопливо гнала куда-то темную воду.
За мостом рельсы поворачивали и вдруг обрывались. Впереди, все еще на значительном расстоянии, застилая солнце, - высилась ржавая стена, оттеснившая Джунгли, уходящая за горизонт.
– Московская резервация, - прошептала всезнайка-Марина, положив руку мне на плечо.
12 НЕВИДИМЫЕ СТРЕЛЫ
В Малоярославце палило солнце, плавился асфальт на платформе. Молодая пара, дожидаясь электрички на Москву, кормила хлебом голубей, слетающихся отовсюду. Хлопанье крыльев, воркование.
У синего, похожего на терем, вокзала старушка продавала пирожки, но немногочисленные пассажиры, мучимые зноем, не хотели пирожков, а хотели пить.
Островцев купил в ларьке небольшую бутылку газировки и тут же выпил, наслаждаясь. Помнится, в детстве он любил лимонад и, когда мать возила его в Обнинск, просил: «Мама, купи «чебурашку». Мать сердилась:
– Потом по туалетам тебя таскай!
Но все-таки покупала.
Опустив бутылку в урну, Андрей двинулся через привокзальную площадь. Таксисты, поджидающие пассажиров у потрепанных «жигулей» и «волг», окинули ленивыми взглядами: «Нет, не поедет»; лишь один – порядку ради – окликнул: «Парень, в Медынь?».
Островцев проследовал мимо таксистов, мимо автобусной остановки, гудящей народом.
Улицы Малоярославца широки и пустынны.
Многоэтажек здесь немного и почти все – новые.
Сразу за памятником героям 1812 года – частный сектор, полукольцом огибающий центр города.
Идя по пустынной улице, где низенькие скромные домики перемежались с огороженными высокими заборами коттеджами, Островцев задумался о стремлении людей даже здесь, в ста тридцати километрах от Москвы, жить по - столичному.