Тепло камня
Шрифт:
Почему-то они решили, что он молчалив и замкнут оттого, что относится к ним с презрением. Рэй осознал это не сразу и немало удивился, но разубеждать их не было ни сил, ни желания. В сущности, ему было всё равно. Жаль, конечно, но он хорошо понимал, что если уж у них сложилось определённое мнение о чём-то или о ком-то, то их не переубедишь.
Было, правда, одно исключение — совсем ещё молодой паренёк (кажется, он был моложе всех в бараке) с широким скуластым лицом и тёмными, слегка раскосыми глазами — всегда доброжелательный Ван. Ван казался немного наивным, но вовсе не наивность, а какое-то внутреннее чутьё
И Ван рассказывал в короткие минуты отдыха о родном зелёном Танатлоне, о своём, хоть и небольшом, но любовно ухоженном хозяйстве и, главное, о горячо любимых жене и годовалом малыше. Как он тосковал по ним, как за них волновался! Рэй слушал молча, но Ван ясно читал в его глазах, что ему жаль и самого Вана, и молодую его жену, и ничего пока не понимающего малыша. И почему-то от этого Вану становилось капельку легче.
Примерно через месяц после того, как они тут оказались, и за два месяца до того, как Рэй нашёл камень, Карен повредил ногу. Это был немолодой уже мужчина, немного выше среднего роста, смуглый, нос с горбинкой, характера уживчивого и жизнерадостного.
В тот вечер на Карене не было лица — он с огромным трудом доковылял до барака под пристальными, оценивающими взглядами навров. Он прихрамывал, но старался держаться изо всех сил, и вечерний паёк ему всё-таки выдали.
Рухнув на тощую подстилку, заменявшую постель, Карен закатал штанину, открыв распухшую ногу, пульсирующую с трудом переносимой болью. Казалось, что она продолжает распухать прямо на глазах. Обитатели барака в полной тишине сгрудились вокруг несчастного. Они смотрели на его ногу, и никто не проронил ни слова.
Любые слова, на которые эти люди не поскупились бы, случись такое где угодно, но только не здесь (как же это тебя угораздило? очень болит? неужели перелом? и т. д. и т. п.) были здесь неуместны.
Люди смотрели на его ногу и ясно читали на ней смертный приговор. Завтра Карен не сможет выйти на работу, и тогда — ему конец.
Карен тоже молчал, прикусив губу, чтобы не выть от боли и отчаяния. Он переводил взгляд с одного мрачного лица на другое с какой-то немой мольбой, как будто именно они выносили ему этот приговор.
Рэй, сидевший, как обычно, в своём углу и поначалу не обративший внимания на происходящее, поднялся, раздвинул плотное человеческое кольцо и склонился над повреждённой ногой.
Ощупав её быстрыми и точными движениями, он направился к дальнему углу барака, где был свален всякий хлам и какие-то тряпки. Из этого барахла ему удалось соорудить давящую и фиксирующую повязку, которую он наложил вполне профессионально.
Утро следующего дня было встречено гнетущим молчанием. Люди один за другим проходили мимо Карена к выходу — уже прозвучал сигнал, и пора было приступать к работе. Большинство — прятали глаза, низко опустив головы, некоторые украдкой взглядывали на несчастного. Ван посмотрел на Рэя с какой-то неопределённой и ему самому не вполне понятной надеждой.
—
— Ты иди, малыш, иди. Ты тут ничего поделать не можешь, — Рэй слегка подтолкнул его к выходу, где уже иссякал людской ручеёк.
Ещё раз взглянув на Карена, Рэй быстро подошёл к нему и стал решительно поднимать на ноги, а затем поволок к выходу.
— Что ты делаешь? Зачем? Они убьют нас обоих, — просипел Карен сквозь сжатые от боли зубы.
— Меня они не убьют. Хлестнут нейролучом, только и всего. А ты, чем трепаться, перебирай хотя бы здоровой ногой, — ответил Рэй, обхватывая Карена поудобнее — одной рукой он держал его за пояс, другой — придерживал руку Карена, которую положил себе на плечи.
Почти весь вес не очень-то лёгкого тела приходился на Рэя.
Что такое нейролуч, навры продемонстрировали всем своим пленникам в самом начале. Он действовал на нервные окончания, не причиняя физических повреждений, но заставляя человека корчиться и кататься по земле от невыносимой боли. Каждый знал, что его ждёт, если он нарушит установленные “хозяевами” правила, и желающих их нарушать не было. Пленники боялись этой штуки едва ли не больше, чем смерти.
Вот так они и вышли из барака, похожие на одно большое, неуклюжее существо с двумя головами и четырьмя ногами — тремя ходячими и одной поджатой. И, конечно, все навры, стоявшие по обе стороны прохода и следившие за порядком, впились в них своими ледяными глазами.
Рэй видел, как их отвратительные пальцы крепче сжимают оружие, готовое затопить его тело волной страшной боли; всей поверхностью кожи ощущал их пристальное внимание и каждую секунду ждал удара. Холодный пот выступил на лбу, переход казался нескончаемым.
Наконец они добрались до навра, который раздавал еду — пластиковые фляжки с жидкой питательной смесью. Сейчас всё решится. Навр сверлил их взглядом целую вечность.
— И ты думаешь, что он сможет работать? — произнесённый скрипучим голосом вопрос был почему-то адресован Рэю.
— Сможет, — ответил он коротко.
Карен молчал. (“Если тебя не спрашивают — молчи. Если спрашивают — отвечай коротко и ясно.”)
Ещё немного посмотрев на них, навр всё же выдал еду. Две фляги! Карен ухватил их свободной рукой. Они уже заковыляли прочь, когда скрипучий голос нагнал их:
— Номер 74-й! — Рэй (это был его номер) развернулся вместе с Кареном, поворачиваясь лицом к своему мучителю.
— Если он не сможет работать, то за потраченную пищу ответишь ты!
Рэй молча кивнул, показывая, что всё понял.
— Теперь можешь идти, если не передумал, а я даю тебе такую возможность, потому что ты хорошо работаешь. Можешь оставить его здесь, а его фляжку — вернуть мне и идти работать. Тебя не накажут.
— Благодарю, хозяин, — выдавил из себя Рэй. — Но, если ты позволишь, я помогу ему забраться в машину. Он сможет работать.
— Ну что ж, иди, номер 74-й, - и навр наконец-то отвернулся, а Рэй повлёк дальше почти бесчувственного от пережитого ужаса Карена.
Запихнув его в машину, к счастью, с ручным управлением, и взяв свою фляжку, Рэй коротко взглянул на бледное, несмотря на смуглую кожу, покрытое испариной лицо и повернулся, чтобы идти. Карен задержал его на секунду, схватив за руку.