Тепло камня
Шрифт:
И потом — он помнил каждый день — каждое заботливое прикосновение, каждое ласковое слово (их было немало), каждый кусочек пищи; и как дети приносили ему что-то вкусное (на их взгляд) — он глотал, стараясь не подавиться, потому что на его взгляд это было совсем уж несъедобно; и как специально для него ловили рыбу, хотя зимой шуа рыбу не ловят.
И ещё помнил, как весь посёлок словно обезумел от радости, когда он первый раз поднялся в воздух.
Его гордый Народ можно считать высокомерным, грубым и каким угодно ещё, но они никогда не забывают добра. Если бы Уфату
В глубине души его раздражала незначительность и лёгкость поручения. Вот если бы Уфат попросил у него чего-нибудь трудного, требующего напряжения всех сил, тогда он не стал бы вздыхать и демонстрировать недовольство, тогда у него была бы возможность на деле доказать свою благодарность, а других её проявлений он, как истинная птица гуф, не признавал.
Несколькими метрами ниже испуганно метнулась в сторону какая-то неосторожная птичка, на которую упала его широкая тень. Он мог бы её догнать и избавиться, наконец, от противного привкуса ягод во рту, но только резко взмахнул крыльями, набирая ещё большую высоту и скорость.
Он чувствовал горечь оттого, что просьба, с которой к нему обратился Уфат, — это то, что любой из Народа шуа имел право просить у любого из Народа гуф. Между ними заключён Союз, и шуа всегда исправно выполняют свою часть договора: они лечат больных и подкармливают ослабевших зимой птиц, поднимают в гнёзда выпавших птенцов и помогают снова подняться в воздух во время первого, не всегда удачного полёта.
Да, помогая ему, Уфат и другие всего лишь выполняли свой долг, но гуф знал, что получил гораздо больше, чем просто выполнение долга, заботу по обязанности.
Что-то тёплое, живое и нежное проникло в его не знавшую до того времени нежности душу и теперь мучило его, ища выход, которого он не мог ему дать.
Он узнал мучительную тоску привязанности и жажду любви — не только полученной, но и отданной.
Если бы можно было выбросить из сердца этого непонятного живого птенца незнакомых и, как ему казалось, даже постыдных чувств. Он бьётся у него внутри и причиняет боль, а позволить ему вылупиться, проявляя свои чувства открыто — так, как это делают шуа, — невозможно. Это слабость, недостойная птицы гуф!
Стремительно и яростно пронзая воздух, приближался он к Вишали. Раз уж его попросили о такой малости, он, во всяком случае, сделает это как можно лучше, что значит — быстрее.
Когда гуф вылетел, солнце уже склонилось к закату, теперь его путь освещали только звёзды, но небо ещё не успело налиться бархатной чернотой, а ночь была в самом начале, когда бесшумная тень спланировала на землю, опустившись рядом с пали, в которых уже улеглись Виша, их семьи и помощники.
Хлопнув крыльями, гуф издал резкий гортанный крик, переходящий в грозный и гневный клёкот. Это был вызов-предупреждение, с которым встречали соперника, посмевшего охотиться на чужой территории. Сейчас он использовал его потому, что это был самый громкий клич в его
Наслаждаясь произведённым переполохом, гуф застыл, гордо подняв голову. Он был едва заметен — неподвижное изваяние в свете звёзд, и только жёлтая лента на шее и белый свиток послания сразу были замечены взволнованными шуа. Один из них приблизился и, поклонившись, произнёс:
— Благодарю тебя, птица гуф! Пусть твои крылья летят быстрее горного ветра и высоко взлетают твои птенцы!
Гуф едва заметно склонил голову. Шуа подошёл и осторожно снял ленту с его шеи. Лаум — Первый Виша — уже был рядом и забрал послание, а к птице подошла одна из женщин, предлагая (ну конечно! он мог бы и не смотреть!) тумисовые ягоды.
Гуф встопорщил перья и, глянув на ягоды одним оранжевым глазом, тихо и незаметно вздохнул. Он мог бы улететь отсюда прямо сейчас. Другая птица доставит ответ, если он будет. В таком случае ягоды ему ни к чему. По дороге он найдёт что-нибудь получше. Но гуф твёрдо решил сам принести ответ, значит, надо ждать здесь, чтобы не упустить момент, а охота в Вишали, во всех пределах Внешнего Круга, запрещена.
Усилием воли заставив перья лечь, преодолевая отвращение, он с невозмутимым видом склевал все ягоды и вежливо поклонился. Шуа, кормившая его, шевельнула лапой.
На какой-то миг ей показалось, что барьер высокомерия и неприступности, всегда отделяющий гуф от шуа, исчез, и можно прикоснуться, погладить… Но из-под полуопущенных век сверкнул оранжевый огонь, и шуа опустила лапу.
Все знают, что птица гуф не терпит фамильярности!
Даже если ей очень хочется любви и ласки…
========== Глава 37. Большой совет. Тайные союзники шуа ==========
Лаум сидел в Среднем Круге — Круге Собрания, читая и перечитывая короткое послание — сначала при свете звёзд, потом его жена, Тунна, принесла масляный светильник, и он снова читал при его колеблющемся свете, но содержание письма от этого не изменилось.
Наконец, словно опомнившись, он тяжело поднялся и повернулся к ожидающим Виша.
Тёмные фигуры, лишь немногим светлее, чем его собственная, почти чёрная от старости, растворялись в ночи, но их перемежали и другие — светлые, чьё присутствие радовало и успокаивало его не меньше, чем молчаливая поддержка старых товарищей.
Он чувствовал их взгляды, хотя и не мог различить глаза: молодые — горячо-нетерпеливые, полные надежды и жизни; старые — тревожно-твёрдые, ожидающие скорее плохого, чем хорошего, и готовые встретить его мужественно.
Среди первых — его младшая внучка Ови — одна из Вторых Виша, среди вторых — жена — Третья Виша.
Лаум поднял полоску бумаги к глазам, хотя каждая линия короткого послания уже навсегда отпечаталась в его памяти, и прочёл срывающимся голосом эти несколько фраз.
Потом отдал послание Пунту, стоящему рядом, и, снова отвернувшись, сел, неотрывно глядя прямо перед собой — туда, где, неразличимый в темноте, находился Внутренний Круг.
За его спиной всё было тихо. Виша молча передавали друг другу кусочек бумаги, и каждый читал то, что было там написано, словно не веря Лауму.