Террористическая война в России 1878-1881 гг.
Шрифт:
Возмущала Федора Михайловича Достоевского и другая появившаяся в результате реформ опасная тенденция, вернее ошибка императора Александра II, которую он не должен был допустить в период явного развития терроризма в России:
“Кажется, одно общее ощущение всех присяжных заседателей в целом мире, а наших в особенности (кроме прочих, разумеется, ощущений), должно быть ощущение власти, или, лучше сказать, самовластия… - писал Достоевский в 1873 году в журнале “Гражданин”, - Мне думается, что это как-нибудь выходит из самых законов природы, и потому, я помню, ужасно мне было любопытно в одном смысле, когда только что установился у нас новый (правый)
Конечно, это тоже пользование властью, даже почти через край, но в какую-то одну сторону, сантиментальную, что ли, не разберешь, - но общую, чуть не предвзятую у нас повсеместно, точно все сговорились. Общность “направления” не подвержена сомнению. В том и задача, что мания оправдания во что бы ни стало не у одних только крестьян, вчерашних униженных и оскорбленных, а захватила сплошь всех русских присяжных, даже самого высокого подбора, нобльменов и профессоров университета. Уже одна эта общность представляет прелюбопытную тему для размышлений и наводит на многообразные и, пожалуй, странные иногда догадки.
Недавно в одной из наших влиятельнейших газет, в очень скромной и очень благонамеренной статейке, была мельком проведена догадка: уж не наклонны ли наши присяжные, как люди, вдруг и ни с того ни с сего ощутившие в себе столько могущества (точно с неба упало), да еще после такой вековой приниженности и забитости, - не наклонны ли они подсолить вообще “властям”, при всяком удобном случае, так, для игривости или, так сказать, для контраста с прошедшим, прокурору хоть например? Догадка недурная и тоже не лишенная некоторой игривости, но, разумеется, ею нельзя всего объяснить. “Просто жаль губить чужую судьбу; человеки тоже. Русский народ жалостлив”, - разрешают иные, как случалось иногда слышать.
Я, однако же, всегда думал, что в Англии, например, народ тоже жалостлив; и если и нет в нем, так сказать, слабосердости, как в нашем русском народе, то по крайней мере гуманность есть; есть сознание и живо чувство христианского долга к ближнему… А между тем там присяжный заседатель понимает, чуть только займет свое место в зале суда, что он не только чувствительный человек с нежным сердцем, но прежде всего гражданин. Он думает даже (верно ли, нет ли), что исполнение долга гражданского даже, пожалуй, и выше частного сердечного подвига. Еще недавно общий гул пошел у них по всему королевству, когда присяжные оправдали одного явного вора. Общее движение страны доказало, что если и там возможны такие же приговоры, как и у нас, то появляются редко, как случаи исключительные и немедленно возмущающие общее мнение. Там присяжный понимает прежде всего, что в руках его знамя всей Англии, что он уже перестает быть частным лицом, а обязан изображать собою мнение страны. Способность быть гражданином - это и есть способность возносить себя до целого мнения страны…
Но зато, и весьма часто, тамошний присяжный, скрепя свое сердце, произносит приговор обвинительный, понимая прежде всего, что обязанность его состоит в том преимущественно, чтобы засвидетельствовать своим приговором перед всеми согражданами, что в старой Англии, за которую всякий из них отдаст свою кровь, порок по-прежнему называется пороком и злодейство - злодейством и что нравственные основы страны всё те же, крепки, не изменились, стоят, как и прежде стояли”.
Эти
“Самоочищение страданием легче, - легче, говорю вам, чем та участь, которую вы делаете многим из них сплошным оправданием их на суде. Вы только вселяете в его душу цинизм, оставляете в нем соблазнительный вопрос и насмешку над вами же. Вы не верите? Над вами же, над судом вашим, над судом всей страны! Вы вливаете в их душу безверие в правду народную, в правду божию; оставляете его смущенного… Он уходит и думает: “Э, да вот как теперь, нету строгости. Поумнели, знать. Боятся, может. Значит, оно можно и в другой раз так же””.
Эти слова оказались не мнением гражданина или предположением знаменитого уже писателя, а -пророчеством мудреца неизбежной беды, и она произошла через 4 года в самой позорной форме и с самыми пагубными последствиями в истории с задушевной подругой К. Маркса по переписке В. Засулич, которой К. Маркс откровенно признавался в своих проблемах с психикой.
Вера Засулич (1850-1919) была нечаевкой, - и это уже многое о ней говорит, и в 1869 году была осуждена по делу Нечаева, после чего освобождена в 1871 году и выслана в Тверскую губернию в знаменитые своими пирожками Крестцы, что между Москвой и Петербургом, откуда вскоре удрала и ушла в подполье готовить очередной раз революцию, бегала по деревням Киевской губернии, пытаясь безуспешно поднять крестьян на восстание против власти.
Отчаявшись “работать с народом”, крайне непонятливым и отсталым, по её мнению, решила этот народ, без его ведома и согласия, привести к предполагаемому счастью путем террора, и вернулась тайком в Петербург - чтобы начать убивать российских чиновников. И когда этот безумный “Раскольников” в юбке 24 января 1877 года пыталась неудачно застрелить первую жертву - петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова “формально” за то, что за дерзкое поведение арестованного террориста Боголюбова он приказал высечь его розгами, причем - не потому что больно, за страдания или несправедливо, - а за унижение чести террориста… Здесь мы наблюдаем несоразмерность, неадекватность мести.
В этом случае невероятно активизировался Запад, в “цивилизованной” Европе требовали от России гуманности, чтобы не вздумали применить к террористке смертную казнь, европейские СМИ изгалялись на все лады по поводу “варварской” России и несчастной девочки.
Но каков же был шок и возмущение порядочных и разумных граждан России, когда столичный суд присяжных 31 марта 1878 года полностью оправдал террористку. “И неужто вы думаете, что, отпуская всех сплошь невиновными или “достойными всякого снисхождения”, вы тем даете им шанс исправиться? Станет он вам исправляться! Какая ему беда? “Значит, пожалуй, я и не виновен был вовсе”, - вот что он скажет в конце концов. Сами же вы натолкнете его на такой вывод. Главное то, что вера в закон и в народную правду расшатывается”, - ещё за пять лет до этого суда возмущался очень частной и не обоснованной добротой присяжных Ф. М. Достоевский.
И каково же было ликование западников, либералов всей Европы и накаченной этими апостолами новой религии “прогрессивной” столичной молодежи(?!!), - несколько тысяч собралось у суда на Шпалерной и по поводу праздника освобождения Засулич устроили уличные беспорядки и драку с жандармами. Более того, - некоторые молодые демократы, причем студенты, основательно приготовились - прихватили с собой пистолеты, и один из них, пытаясь убить жандарма, попал выстрелом в голову своему другу, который скончался на месте. Неудавшийся убийца в расстройстве тут же застрелился. Картину этого праздника довершили разгневанные жандармы.