Террористическая война в России 1878-1881 гг.
Шрифт:
“Мешок у страшного большинства несомненно считается теперь за всё лучшее. Против этого опасения, конечно, заспорят. Но ведь фактическое теперешнее преклонение пред мешком у нас не только уже бесспорно, но, по внезапным размерам своим, и беспримерно. Повторю еще: силу мешка понимали все у нас и прежде, но никогда еще доселе в России не считали мешок за высшее, что есть на земле. В официальной же рассортировке русских людей, прежний купеческий мешок даже чиновника не мог пересесть в общественной иерархии. А теперь даже и прежняя иерархия, без всякого даже принуждения со стороны, как будто
Теперешний биржевик нанимает для услуг своих литераторов, около него увивается адвокат: “эта юная школа изворотливости ума и засушения сердца…”
Хотел лишь вывесть, что идеал настоящего лучшего человека, даже “натурального”, сильно уже грозил у нас помутиться. Старое разбилось и износилось, новое еще летало в фантазиях, а в действительности и в очах наших появилось нечто отвратительное с неслыханным еще на Руси развитием. Обаяние, которое придано было этой новой силе, золотому мешку, начинало зарождать даже страх в иных сердцах, слишком мнительных, хотя бы за народ, например.
О, мы, верхнее общество, положим, хоть и могли бы соблазниться новым идолом, но всё же не пропали бы бесследно: недаром двести лет сиял над нами светоч образования. Мы во всеоружии просвещения, мы можем отразить чудовище. В минуту самого грязного биржевого разврата упекли же мы вот хоть бы ссудный московский банк! Но народ, стомиллионный народ наш, эта ”косная, развратная, бесчувственная масса” и в которую уже прорвался жид, - что он противопоставит идущему на него чудовищу материализма, в виде золотого мешка? Свою нужду, свои лохмотья, свои подати и неурожаи, свои пороки, сивуху, порку?
Мы боялись, что он сразу падет перед вырастающим в силе золотым мешком и что не пройдет поколения, как закрепостится ему весь хуже прежнего. И не только силой подчинится ему, но и нравственно, всей своей волей. Мы именно боялись, что он-то и скажет прежде всех: “Вот где главное, вот она где сила, вот где спокой, вот где счастье! Сему поклонюсь и за сим пойду”. Вот чего можно было очень и очень опасаться, по крайней мере, на долгое время” (“Дневник писателя”, 1877 г.).
Согласитесь, у нас после “перестройки”, в условиях буйства либерал-демократов и “почему-то” страшного падения нравственности при их власти эти беспокойства Ф. М. Достоевского предельно актуальны, злободневны, на грани вопроса выживаемости русского народа.
В то время, когда знаменитый немецкий философ А. Шопенгауэр говорил: “Обыкновенный человек, это фабричный товар природы” и только указывал на наличие у человека “подземного входа”, по которому в 20 веке начнут спускать З. Фрейд, К. Юнг и им подобные, - то Фёдор Достоевский уже спускался по этому “подземному ходу” в середине 19-го века. Ф. Достоевский был одержим идеей изучения человека, желанием его понять:
“Человек есть тайна. Её надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком”. Это признание Достоевского звучит потрясающе, даже сакрально.
Именно в этот период только зарождалась наука психология на Западе и именно такие же задачи она перед собой ставила.
“При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу… Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой”.
Разница состояла в том, что психологи, психиатры смотрели на человека как на подопытного кролика, а сакральность Фёдора Достоевского состояла в том, что он продолжал великолепную традицию великого Николая Гоголя - смотрел на человека одновременно глазами философа и глазами верующего, православного человека - стремился увидеть в человеке часть Бога, Божественную искру, Божественность человека, Ч е л о в е к а. Поэтому у Достоевского отношения “человек - Бог” имеют равноправный характер; да, конечно, - Бог нужен человеку, но и Богу человек тоже. Этот взгляд, кстати, был у великих мыслителей Аристотеля и Платона. Поэтому у Достоевского такой поиск, такое стремление найти в каждом своём персонаже человека, “найти и восстановить человека”, и самому “надо выделаться в человека”.
Этой грандиозной гуманитарной цели, по его мнению, и подчинено его творчество, задача которого “восстановление погибшего человека, задавленного несправедливым гнётом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков”, а не развлекать забавным чтивом скучающих дамочек и “интеллигентов”.
Ну, хорошо, - мы очень постарались и нашли человеческое в себе или в окружающих - что дальше? “Осознать своё существование, мочь сказать: я есмь!
– великий дар… а сказать: меня нет, - уничтожиться для других, иметь и эту власть, пожалуй, ещё выше”, - подсказывает нам Фёдор Достоевский.
– Это уже жертвенность, это уже уподобление Христу, хорошей матери, Богу; это уже проявление Божественности в человеке; это также “русская черта по преимуществу”.
Далее кратко, неспешно и по порядку внимательно посмотрим - как сам Ф. Достоевский стал человеком, “выделался в человека”, что этому помогало и способствовало, как он совершал ошибки и эволюционировал, к каким важным выводам пришел в результате своих интеллектуальных поисков и желания жертвенного служения своему народу и своей Родине-России.
Фёдор Достоевский родился 30 октября (11 ноября по н.ст.) 1821 года в Москве, чем Москва и москвичи могут очень гордиться, хотя… по складу своего ума и характера он был больше петербуржец, и, вероятно, не случайно он прожил в Петербурге почти 30 лет.
Хотя оба родителя Фёдора Достоевского слишком рано умерли, но ему с ними явно повезло, ибо - что важно пареньку или девчонке кроме безбедной жизни?
– Правильное воспитание, ибо в детстве на чистый молоденький ум, сознание крепко накладывается первая информация из внешнего мира.
“Мне было всего лишь десять лет, когда я уже узнал почти все главные эпизоды русской истории Карамзина (вот ещё один пример большой пользы огромной жертвенной работы Карамзина по истории России, - Р. К.), которого вслух по вечерам нам читал отец”, “идея непременного и высшего стремления в лучшие люди (в буквальном, самом высшем смысле слова) была основной идеей отца и матери наших, несмотря на все уклонения”.