Теряя сына. Испорченное детство
Шрифт:
Один из них все время распоряжался – наверное, это был начальник. Он потребовал бутылку «Джека Дэниэлса», которую оставил в баре, и мама Морита принесла ее на лакированном деревянном подносе. Вероника разливала напитки и зажигала сигареты. Затем он приказал принести список песен, и мама Морита подала ему книжку, хотя она лежала на столе прямо у него под носом.
Вся эта суета длилась довольно долго, и я не сразу обратила внимание на хмурого мужчину, сидевшего рядом со мной. Он не курил и почти не пил. Оставив стакан на столе, он молча смотрел, как тают
– Арахис? – Я протянула ему блюдце, чувствуя себя виноватой. Я ведь должна была заботиться о том, чтобы ему не было скучно.
– Нет, спасибо, – ответил он по-английски. – Нет аппетита.
Его дружки к нему особо не лезли. Может, он всегда так себя ведет, и они привыкли. К тому же они были заняты – выбирали песни для караоке. Скоро начнут исполнять.
– Вам здесь не очень нравится? – спросила я.
Он не понял, что я сказала, и я, как могла, повторила свой вопрос по-японски.
– Сегодня у моей дочки день рождения, – сказал он, не отрывая взгляда от стакана.
Я удивилась, почему это так его печалит, и спросила:
– Вы хотели провести этот день с ней?
– Конечно, – сказал он. – Но это невозможно.
Было только девять часов.
– Ну, вы могли бы пойти домой прямо сейчас, – сказала я. – Ваши друзья уже так пьяны, что, скорее всего, даже не заметят вашего ухода.
Он посмотрел на своих товарищей. Щеки у них раскраснелись, глаза превратились в узкие щелочки. Один лез к Веронике, но она его успешно отталкивала. Она худая-прехудая, но сильная.
– Вы не понимаете, – сказал он. – Моя дочь живет с моей бывшей женой. Она считает, что я умер.
– Почему?
– Моя жена так ей сказала. Она захотела начать все с начала – будто меня вообще не было в ее жизни.
Я попыталась сообразить, как такое возможно, но без особого успеха – я уже тоже опрокинула пару порций виски.
– Разве у вас нет права на посещение? Вы же можете видеться с ней – в выходные или во время каникул?
Он хмыкнул.
– Да-да, я видел голливудские фильмы. Это вам не Америка, где люди разводятся и остаются лучшими друзьями. В Японии нет такого понятия, как совместная опека. У нас разводятся, а потом матери настраивают детей против отцов, которые изо всех сил старались поставить их на ноги.
– Простите, – тихо сказала я. – Может, вам стоит выпить?
Он достал из внутреннего кармана пиджака фотографию – слегка замусоленную, с загнутыми уголками. Но лицо девочки было хорошо видно. Большие глаза, торчащие хвостики на голове, щербатая улыбка из-за выпавшего переднего зуба.
– Красивая, – сказала я, хотя на самом деле ничего особенного в ней не было. Обычный ребенок.
Он угрюмо кивнул, положил фотографию обратно в карман, затем встал и ушел из клуба. Послушался моего совета.
Один из его дружков заливался про свидание в отеле у реки. Остальные отхлопывали ритм. На ушедшего они не обратили никакого внимания.
Видимо, я не очень хорошая хостес, раз не могу сделать так, чтобы посетителю было хорошо в клубе. Но с другой стороны,
Уголком глаза я заметила, как открылась дверь. В клуб вошел какой-то мужчина. Он сделал несколько нерешительных шагов – это явно был не завсегдатай. Я обернулась и покраснела.
Возле барной стойки стоял Юсукэ и разговаривал с мамой Моритой. Он выглядел великолепно в шелковом клетчатом пиджаке и брюках цвета хаки. Приятное разнообразие по сравнению с темно-синим полиэстером, который окружал меня каждый вечер. В его присутствии «Ча-ча-клуб» выглядел еще более жалким, чем обычно.
Мама Морита кивнула и указала в мою сторону.
Она наверняка рада, что я привела нового посетителя. Я смутилась, но все же была немного горда собой.
Сидеть было негде. Мама Морита принесла пару стульев и поставила их так, чтобы нам достался угол чужого столика.
– Ну, – сказала я, – ты все-таки меня нашел.
– Неплохое место, – сказал он, оглядывая клуб.
Я не поняла, серьезно он говорит или иронизирует.
– Это я нарисовала, – сказала я, указав на серфингистов на стене. Надо было его опередить, пока он не начал разносить картину в пух и прах.
Он внимательно изучил рисунок: три фигуры на фоне прибоя, безлицые, словно японские призраки.
– Неплохо, – сказал Юсукэ. – Как случилось, что твоя работа висит в этом клубе?
Я рассказала, как получила этот заказ. Мама Морита заплатила мне пятьдесят тысяч иен. Ровно столько я отдавала в месяц за квартиру. И еще она намекнула, что, может быть, закажет еще одну картину. Подарок на день рождения дочери. Что-нибудь, что можно повесить в гостиной.
– Ты могла бы получить больше, – сказал он. – По крайней мере вдвое.
Может, и так. Это ведь был период, когда люди могли выложить целое состояние (пусть и небольшое) за картину Ван Гога или Моне. Искусство тогда было на подъеме, а у людей были свободные деньги. Я каждый вечер видела, как они летели на ветер, вернее, лились от заката до рассвета вместе с импортной выпивкой.
– Послушай, тебе ведь не обязательно тут работать, – сказал он. – Если ты можешь так писать, тебе надо уходить отсюда.
Мне тогда не пришло в голову, что у него могут быть свои причины, чтобы так говорить. Я не подумала, что ему, может быть, было бы неприятно встречаться с хостес. Мне так понравилось то, что он сказал обо мне, что я не обдумала его слова хорошенько. У меня появилось ощущение, что как художница я стою гораздо больше, чем считала до этого. Я чуть придвинулась к нему, и наши колени соприкоснулись.
Он секунду смотрел на меня, затем отодвинулся.
– Увидимся завтра, – сказал он и встал. Подошел к бару, достал бумажник и расплатился. Я расстроилась. Он не притронулся к напиткам, не притронулся ко мне. Видимо, как хостес я никуда не гожусь.