Теряя сына. Испорченное детство

Камата Сюзанна

Я сделала первый набросок по памяти, за несколько часов до того, как Юсукэ впервые пришел ко мне домой. Он должен был посмотреть мои рисунки – а я планировала его соблазнить.

Но и тогда я встретила его в джинсах и легком свитере. Единственной провоцирующей деталью были карминовые ногти на ногах. «Не надо путать меня с девушкой из бара, – думала я. – Там я не настоящая. Там я на работе».

В прихожей он поклонился и снял туфли. Он принес коробку импортных шоколадных конфет. Я не знала, что и подумать. Цветы или духи – это было бы не так двусмысленно.

Возможно, он просто решил не рисковать – многим иностранцам не нравятся японские сладости из фасоли.

Юсукэ был в темном костюме из шершавой ткани и галстуке, полыхающем всеми оттенками красного. Вроде бы одет как для свидания, но, может, он и на работу так ходит. От него чуть-чуть пахло одеколоном. Приятный, слегка мускусный аромат.

– Добро пожаловать, – сказала я и указала ему на подушки, разложенные на татами. «Вот мы лежим на этих подушках и кормим друг друга трюфелями, – представила я. – Как в турецком серале». Но Юсукэ устроился по-японски, на коленях. Я села так же, напротив него.

Мое портфолио лежало рядом, только руку протянуть.

– У меня здесь мало законченных работ, – сказала я, – но много набросков. А в следующие выходные я поеду в Ариму. И набросков будет еще больше.

Блондель Мэлоун тоже ездила в Ариму. Я хотела как можно точнее повторить маршрут ее путешествия по Японии. Еще я планировала, пока не закончился срок стажировки, провести несколько дней где-нибудь рядом с Фудзиямой. И написать гавань в Иокогаме.

Арима известен своими горячими источниками. Блондель Мэлоун, воспитанная в строгих традициях, испытала шок, когда увидела купающихся голых мужчин. Не рассказать ли эту историю Юсукэ? Возможно, она его позабавит. Или покоробит. Я решила не рассказывать.

Извинившись, я встала, чтобы сделать чай. Я купила маленькую упаковку сливового чая – специально для сегодняшнего мероприятия. Тем временем Юсукэ перебирал мои рисунки. Когда мне показалось, что на одном он задержался, я украдкой заглянула в комнату, пытаясь понять, какой рисунок привлек его внимание.

Когда я вернулась, с подносом в руках, он уже отложил портфолио и рассматривал картину на стене.

– Твоя? – спросил он.

– Да. – На картине – прибрежная низина, которую затопляет при высоком приливе. У нас есть такие. Очень своеобразный пейзаж. – Когда я тоскую по дому, смотрю на нее и чувствую, что я в Южной Каролине.

– Красивое место, – сказал он.

Я стала рассказывать про дельфинов, про луизианский мох и про красивый кустарник лагерстремию. Но что-то в его глазах заставило меня замолчать.

– Тут у нас тоже очень красиво, – тихо сказал он. – Подожди, пока вишня не зацветет.

«Он хочет, чтобы мне понравилась Япония, – подумала я. – Может быть, он хочет, чтобы я здесь осталась?»

А затем он сказал то, что я мечтала услышать всю свою жизнь:

– На ноябрь у меня в галерее ничего не запланировано. Могу дать тебе ее под выставку.

Если бы он рассчитывал этой фразой затащить меня в постель, он бы добился своего. Но он

не потянулся ко мне для поцелуя, даже не дотронулся. Мы пожали руки, сказали несколько вежливых фраз, выпили еще чаю, затем он попрощался и ушел.

На меня свалилось море работы. У меня больше не было времени разливать виски.

Пару недель спустя Юсукэ позвонил и пригласил меня в свою галерею. Это было уютное место, идеальное для небольшой вечеринки людей искусства или для поэтического вечера.

В тот день там была выставлена мебель, которую сделала американская художница из веток, выброшенных на берег и подобранных в лесу. Она собирала ветки вдоль реки Йосино и на пляжах на юге Токусимы и мастерила из них стулья, вешалки, столики и что-то вроде скульптур.

– Скоро ее все будут знать, – сказал Юсукэ. – А открыл ее я.

«Как и меня», – подумала я. Через несколько месяцев на этих стенах будут висеть мои серфингисты, танцовщицы, куклы-бунраку и дома с соломенными крышами. В углу я повешу только что законченную картину: пара белых цапель на рисовом поле. А на стене против входа – береговые скалы на закате: резкие углы, яркие цвета, пронзающий облака свет.

Я бродила по галерее, глазела на экспонаты и таблички с ценой, прикрепленные к стене рядом с каждым предметом. Все выставленные предметы были уже проданы.

– Городские жители, как правило, очень заняты и редко имеют возможность выбраться за город, – сказал Юсукэ. – Но для них все равно важна связь с природой. Сидя в таком кресле, они могут представить, что они в лесу. И при этом им не будут докучать комары.

– Красивые штуки, – сказала я и провела пальцами по идеально отшлифованной поверхности. – Напоминают икебану.

Каждое кресло было сделано по-своему, ни один элемент не повторялся.

Юсукэ кивнул. Ему, кажется, понравилось мое сравнение.

– Как твоя работа? Продвигается? – спросил он.

– Да, все отлично, – ответила я. – Думаю, я успею. – По правде говоря, я сильно нервничала. Боялась сесть в лужу. Но к тому времени я уже поняла, что японцы воспринимают мою работу с поправкой на то, что я иностранка.

Во времена Блондель Мэлоун американцы и европейцы сходили с ума по Востоку. В театрах ставили спектакли про гейш, писатели выбирали восточные страны в качестве места действия для своих романов. Даже музыка – «Мадам Баттерфлай», к примеру, – была заражена Японией.

А сейчас в Японии – век кока-колы, Мадонны и НБА. Я открыла для себя, что, хотя мишура Голливуда добралась до самых дальних уголков архипелага, японцы зачастую поклоняются звездам совсем не первой величины. В видеопрокате я видела целую полку, посвященную Фебе Кейтс, – а она снималась только в фильмах категории «Б».

Вкус японцев оставался для меня загадкой. Я надеялась, что им понравятся мои картины. Надо только, чтобы они их увидели.

– Один мой приятель работает в местной газете, – сказал Юсукэ, будто прочитав мои мысли. – За неделю-другую до выставки он возьмет у тебя интервью.