Теряя веру. Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни

Лобделл Уильям

Можно не соглашаться с анализом Кризи; однако меня успокаивало то, что этот блестящий интеллектуал читает Библию целиком, не смущаясь тем, что в ней находит.

***

Шли месяцы — и я не мог нарадоваться тому, как же мне повезло со второй работой! Любой интересовавший меня вопрос, связанный с религией, я мог обсудить с величайшими в стране экспертами: достаточно было снять трубку и набрать номер. Я встречался с людьми, с которыми происходили чудеса. Каждое утро я в нетерпении вскакивал с постели, думая о своей новой колонке. Да и кто бы отказался, например, в пятницу вечером отправиться на самую крутую школьную дискотеку во всем округе Оранж, которую, так уж совпало, проводит Церковь Мормона? Или поехать

на выходные в Тихуану и увидеть, как сироты открывают рождественские подарки, присланные им из разных церквей США? Или в субботу утром посмотреть, как ученики субботней синагогальной школы под руководством учительницы строят Ноев Ковчег, сажают в него игрушечных зверушек и отправляют в плавание?

Я был в восторге от своей работы. Свою первую колонку я повесил в рамке на стену своего кабинета в «Таймс Коммьюнити Ньюс». Я нашел свое призвание и уже размышлял о том, как бы перебраться в местный «Таймс» на полную ставку. Надежды мои возросли, когда редакторы начали спрашивать, как это мне за несколько часов в неделю удается находить более интересны«; сюжеты, чем их штатному религиозному репортеру, работающему на полную ставку? Порой случалось, что мне приходили одновременно две свежие и актуальные идеи для колонки: в таких случаях редакторы давали мне зеленый свет и поручали оформить одну из них как обычную статью. В таких случаях мои материалы публиковались в первой тетради и привлекали больше внимания.

Однако важнее всего то, что благодаря этой работе укреплялась моя вера. В 1999 году исполнилось семь лет со дня моего обращения на вершине горы. Я чувствовал, что у моего христианства «растут мускулы». Я все лучше и лучше понимал Библию, стремился глубже погрузиться в историю христианства и в его традиции. Я больше не стеснялся своей веры, мне не нужно было постоянно бороться с собой — религиозная жизнь стала для меня нормальной частью жизни обыденной. Кроме того, я «вырос» из церкви Моряков. Ее «удобная» атмосфера, благодаря которой я так легко вернулся к христианству, теперь казалась мне слишком уж удобной. Я перерос веселые песенки с попсовыми мелодиями, простенькие «послания», кофе из кофемашин. Меня тянуло к чему-то более торжественному, суровому, требующему усилий — более настоящему. Церкви Моряков я был благодарен, но чувствовал, что она для меня — пройденный этап. В какой-то момент мы просто перестали туда ходить. Никто этого не заметил. В этом благословение и проклятие больших церквей: никто не обращает внимания на новичков и не замечает, что уходят «старики».

Грир мечтала вернуться в Католическую церковь, к которой принадлежала в детстве и юности. Как многие урожденные католики, в других деноминациях она чувствовала себя неуютно. Она тосковала по ритуалам, по торжественности службы, по знакомой атмосфере. Мы попробовали сходить в местный католический приход, но неудачно: там отец Джером Карчер (сын Карла Карчера, основателя «Карла-младшего») с ласковой улыбкой сообщил Грир, что она прелюбодейка, так как ее брак заключен не в церкви.

— Не может быть, чтобы вы в самом деле так думали! — со смехом воскликнула Грир.

— Именно так и я думаю, — заверил ее отец Джером. — Так сказал Иисус.

В эту церковь мы больше не возвращались.

Однако и меня самого все больше привлекала Католическая церковь: ее сложная двухтысячелетняя история, рассказы о святых, глубина и размах ее богословия, красота ее богослужения, ее всеобъемлющая традиция, в которой ультралибералы и ультраконсерваторы, богатые и бедные, принадлежащие к большинству и к меньшинствам, не смущаясь, молятся в одном приходе. Не так давно — еще на памяти старшего поколения — вековой конфликт между протестантами и католиками в США ощущался живо и остро. В 1928 году, когда на президентские выборы шел от демократов Эл Смит, среди его противников процветала разнузданная антикатолическая риторика. (В одном бестселлере описывалось во всех подробностях, как в монастырях жгут живьем

младенцев.) Агенты республиканцев распустили слух, что Смит намерен тайно удлинить Голландский Тоннель на 3500 миль и соединить Америку с Ватиканом. И в наши дни отношения между евангелистами и католиками далеки от идеальных: многие евангелисты считают подчинение папе и молитвы святым доктринами, по меньшей мере, не библейскими. А многие католики со своей стороны попросту не замечают евангелистов, поскольку те не относятся к Единой Истинной Церкви.

Мы с Грир сошлись на компромиссном варианте — начали ходить в пресвитерианскую церковь Святого Андрея в Ньюпорт-Бич. Пастор Джон Хаффман, давно нам знакомый, руководил этой церковью уже несколько десятилетий. Джон — шести футов ростом и 220 фунтов весом, этакий огромный плюшевый мишка, всегда в свитерах и безупречно отглаженных брюках — интеллектуал, любитель политики и гольфа, ученик Нормана Винсента Пила. В свое время, служа в церкви в Бис-кейн-Ки, Флорида, где часто отдыхал Ричард Никсон, Джон был одним из духовных наставников президента. Его проповеди, произносимые звучным басом, полны неожиданных, часто парадоксальных суждений — прекрасная духовная пища для тех, кто хочет верить не только сердцем, но и умом.

В 1999 году мы начали посещать пресвитерианскую церковь и записали наших троих (а вскоре и четверых) сыновей на детские церковные программы, которые им очень понравились. Мы по-прежнему ходили в церковь в субботу вечером, а после службы оставались подкрепиться с друзьями пиццей и салатом. Кроме того, по вечерам в среду в церкви Святого Андрея работал кружок по изучению Библии, тоже с параллельными детскими программами. Теперь два вечера в неделю мы проводили в церкви всей семьей.

***

О том, что возрастаю в вере, я догадывался и по тому, что стал меньше тревожиться. Я не сошел с ума от беспокойства, узнав, что мое основное место работы попало под сокращение. Собственно говоря, под сокращение попал весь мой отдел. Сменились владельцы, изменилась стратегия, и наше направление начало ежегодно приносить убытки, складывающиеся в миллионы долларов. За прошедшие три года менеджеры «Таймс» поставили на развитие местных новостных изданий — запустили почти две дюжины новых местных ежедневников и еженедельников. Мы наняли около двухсот молодых журналистов и открыли десять новых офисов. Однако рекламные отделы новых изданий за таким ростом не поспевали, и наши усилия не окупались.

К 2000 году, когда «Лос-Анджелес тайме» купила «Трибьюн Компани» и посадила над нами новую управленческую команду, сама концепция местных изданий требовала серьезного пересмотра. Никто нам этого не говорил, но мы чувствовали, что дни наши сочтены. Мы перестали нанимать новых людей. Наиболее талантливых в команде постарались передвинуть на позиции в основном издании «Таймс». Вполголоса советовали нашим репортерам, фотографам и редакторам готовить резюме. Одним словом, жили как приговоренные, не знающие, на какой день назначена казнь.

По натуре я всегда был (да и остаюсь) человеком нервным. Я обгрызаю до мяса ногти, меня часто мучают тревожные сны, а в минуты волнения у меня порой начинает громко урчать в животе. Но в 2000 году, как ни странно, я оставался спокоен. Хотя подвешенная ситуация изрядно выматывала и заставляла понервничать — в глубине души меня не оставляло чувство... благополучия? Уверенности? Даже не знаю, как это назвать. За первые четыре десятилетия своей жизни я такого практически не испытывал.

Ставки были высоки. Именно я нанимал на работу большинство людей, которых сейчас ждало увольнение, и чувствовал за них ответственность. А что буду делать я сам? У меня нет ни сбережений, ни предложений от других работодателей. Детей в нашей семье уже четверо, и откладывать деньги не удается — живем от зарплаты до зарплаты. Мне уже сорок лет, и я специализируюсь на низкооплачиваемых местных репортажах — жанре, переживающем тяжелые времена.