Тетрадь третья
Шрифт:
Wissen Sie, wie ich heute Ihre B"ucher erhielt? Die Kinder schliefen, ich sprang pl"otzlich auf und lief zur Th"ure. Im selben Augenblick — ich hatte schon die Hand auf der Th"urklinke — pochte der Brieftr"ager — mir gerad in die Hand. Ich hatte nur zuzudr"ucken und mit derselben, noch pochenden Hand die B"ucher empfangen.
Ich habe sie noch nicht aufgemacht, denn sonst geht der Brief heute nicht ab, und er soll — fliegen.
Das letzte.
Als mein M"adchen noch ganz klein war — zwei, drei Jahre, fragte sie mich immer vor dem Schlafengehen:
— А ты
Reinecke — so klang bei ihr Rainer Maria Rilke. Denn so kleine Kinder haben noch keinen Sinn f"ur Pausen.
"Uber die Vend'ee will ich Dir schreiben, meine hero"ische franz"osische Heimat (in jedem Land und Jahrhundert mindestens eine). Ich bin da dem Namen wegen.
Die Schweiz l"asst keine Russen hinein. Aber die Berge sollen sich spalten und uns — den Boris und mich — zu Dir lassen. Ich glaube an Berge (die Zeile — erkennst Du doch?). Meine Um"anderung ist keine, denn Berge und N"achte — reimen.
Jetzt, das allerletzte («sie kann nicht enden»).
Da ein Schreibebuch f"ur Dich — aus Prag — Deiner Heimatstadt — ich bin gl"ucklich nichts darin geschrieben zu haben: zu sch"on f"ur mich, nicht sch"on genug f"ur Dich — denn ein Spartaner bin ich (der, mit dem Fuchse!) — und ein Athener bist Du — einer vom Mythenathen, nein: einer von denen bist Du, die "uber Athen und Sparta und Troya — standen.
…Чего я от тебя хочу, Райнер? Чтобы ты позволил мне каждый миг моей жизни подымать на тебя взгляд — как на гору, которая здесь есть. Пока я тебя не знала — я могла и так, теперь, когда я «знаю» тебя — мне нужно твое позволение.
Ибо я хорошо воспитана и не похожу на «поэтессу».
Ибо душа моя хорошо воспитана.
Но писать тебе я буду — хочешь ты этого или нет. О твоей России (цикл «Цари», богатырь из Мурома, Соловей-разбойник…). [114]
Твои русские буквы. Умиление. Я, которая как индеец никогда не плачу…
Можно ли обнять тебя? («Не копоть! Это именно поцелуи низки!» — первая Гретхен Гёте.) Обнять тебя, как ты Бориса: божески и братски.
114
Цикл «Цари» входит в сб. Рильке «Книга образов»; Илья Муромец упоминается в первом ст-нии цикла, Соловей-разбойник — во втором.
…Я читала твое письмо на океане, океан читал со мной. Тебе не мешает такой читатель? Ибо ни один человеческий глаз никогда не прочитает ни одной твоей строчки ко мне.
…Я посылаю тебе свои книги стихов [115] — можешь не читать их — положи их на свой письменный стол и поверь мне на слово, что до меня их не было, так же не было на свете, как и на твоем столе.
…Что после Вас остается делать поэту? Можно преодолеть (пере-писать) мастера, но преодолеть Вас означает преодолеть поэзию, и это все еще не конечная цель для поэта, который должен преодолеть жизнь.
115
Цветаева отправила Рильке Стихи к Блоку и «Психею».
Вы тяжкая задача для
Вы возвращаете словам их изначальный смысл, а вещам — их изначальные слова. Например, когда Вы говорите «великолепно». Вы говорите о «великой лепоте», о значении слова при его возникновении. (Теперь «великолепно» лишь стершийся восклицательный знак.)
По-русски я всё это сказала бы Вам гораздо точнее, но не хочу утруждать Вас чтением по-русски, буду лучше утруждать себя писанием по-немецки.
Первое в Вашем письме, что бросило меня на вершину радости (ибо падать можно и вверх!), было слово «май», слово «май», которому много сотен лет — потому оно так молодо! —
Слово «май», которому Вы возвращаете старинное благородство. <Имеется в виду написание этого слова через "y вместо i.>
…Знаете, как я сегодня получила Ваши книги. [116] Дети спали, я внезапно вскочила и побежала к двери. И в тот же миг — рука моя уже была на дверной ручке — постучал почтальон — прямо мне в руку. Мне оставалось лишь завершить движенье и всё той же, еще хранившей стук рукой принять книги.
116
Вслед за первым письмом Рильке послал Цветаевой два своих последних поэтических сборника: «Сонеты к Орфею» и «Дуинезские элегии» (оба 1923).
Я их еще не раскрывала, иначе это письмо не уйдет сегодня, а оно должно — лететь.
Последнее.
Когда моя дочь была еще совсем маленькая — двух, трех лет, она всегда меня спрашивала перед тем, как ложиться спать:
— А ты будешь читать Рейнеке?
Рейнеке — так звучал для нее Райнер Мария Рильке. Ибо такие маленькие дети еще не чувствуют пауз.
Я хочу написать тебе о Вандее, моей героической французской родине (в каждой стране и в каждом столетии есть хотя бы одна). Я здесь ради имени.
Швейцария не впускает русских. Но горы должны расколоться и впустить нас — меня и Бориса — к тебе. Я верю в горы (эта строчка — узнаешь ли ты ее?). Моя переделка ничего не меняет, ибо горы и ночи рифмуются.
Теперь самое последнее («она не может закончить»).
Вот записная книжка для тебя — из Праги — твоего родного города — к счастью, я в ней еще не писала: слишком красивая для меня, недостаточно красивая для тебя — ибо я спартанец (тот, с лисенком!) — а ты афинец — один из обитателей мифических Афин, нет: ты один из тех, кто стоит над Афинами и Спартой и Троей (нем.). ]
(NB! Письмо было гораздо лучше, это — записи к нему, на берегу… Но так — хоть это не пропадет. Ванв, 10-го мая 1938 г.)
На той же стр<анице> блок-нота — текст синим, цифры красным:
Мамины чулки коричневые:
1 дырка средняя — 10 с<антимов>
1 дырка маленьк<ая> — 5 с.
1 дырка средняя — 10 с.
'' '' '' '' — 10 с.
'' '' '' '' — 10 с.