Тевтонский крест
Шрифт:
– Где та девка? Покажите ее! – потребовал Бурцев. – Устроим разбирательство по всей строгости. Кто виновен – накажем.
Мишка замялся. Ясное ведь дело: никакой девки нет и в помине. Есть провокация. Дешевая и безграмотная притом! Но Пустобрех-то этого нипочем не признает. Тем более прилюдно.
– Отдавай Арапшу! – завопили из толпы.
– Он снасильничал!
– Точно знаем!
Крикуны-заводилы не зевали – волновали толпу.
– Когда?! – рыкнул Бурцев. – Когда снасильничал?
– Сегодня, – не подумав, брякнул Мишка Пустобрех. – Утром.
Что и требовалось доказать!
Бурцев отвесил пьяной толпе земной
– Так пусть знает честной новгородский люд, что Арапша отбыл вчера вместе с князем, а посему никак не мог сотворить того, в чем его обвиняют.
В толпе загомонили, заволновались. Воинственный пыл спадал, недоумение росло. Если проблема только в Арапше – то она решена. Увы, все оказалось не так просто.
– Колдун Васька татарина-балвохвала защищает! – снова выкрикнули откуда-то из задних рядов. – На костер чернокнижника! Бе-е-ей!
Глава 5
Мишка напал первым. Пустобрех подошел уже достаточно близко и только выжидал подходящего момента, чтобы пустить дубинку в ход. И видимо, подходящим счел кульминацию переговорного процесса. Подбодренный крикунами-зачинщиками, Мишка перехватил свое оружие двумя руками, размахнулся с плеча, ухнул...
Слишком долгие приготовления – Бурцев отреагировал быстрее. Разворот, уход с линии атаки...
Дубинка Мишки – небольшая, но увесистая вязовая палица – ударила сверху вниз, прогудела в воздухе, стукнулась толстым концом о дощатый настыл моста, отскочила от сухого дерева. Когда Пустобрех размахивался второй раз, Бурцев вспомнил рукопашное прошлое. Тренированное, не скучающее без учебных спаррингов на дружинном дворе тело вспомнило само... И тело ответило. Бурцев достал конопатого здоровяка ногой. Легко да с подскоком.
Позиция – лучше не придумаешь! Противник беззащитен: обе руки с дубинкой задраны вверх, позвоночник выгнут, корпус откинут назад. Тут и просто толкнуть его достаточно, чтоб опрокинуть. Но толкаться в бою Бурцев не привык. В бою он бил сильно и жестко. Как правило... Мишка Пустобрех исключением из правил не был.
Удар в челюсть. Пяткой. А на пяточке – каблучок тяжелого сапожка. А на каблучке – стальная подковка. В общем, вышло неслабо: сильнее вышло, чем кастетом. Мишка не успел ничего предпринять. И понять, вероятно, тоже. Высокие удары с ноги непривычны здешним кулачным бойцам. Ногами новгородцы разве что добивали или, точнее, дотаптывали павшего противника в лютом бою стенка на стенку. А чтоб вот этак – в морду да в нокаут... Здесь такое еще было в диковинку.
Пустобрех грохнулся на мост. Упал навзничь – всей хребтиной о доски. Да так и застыл. Надолго, судя по всему. Выроненная палица откатилась в сторону. Бурцев поднял дубинку. Хотел зашвырнуть подальше в Волхов, да передумал. Замершая было толпа уже выплевывала, одного за другим, новых крепких ребятушек с дрекольем. Тоже, видать, зачинщики – из тех, что заодно с Пустобрехом были.
– Колдовством Мишку одолели! – орали парни в голос, заводя хмельной люд. – Истинно, колдовством! Не задрать православному христианину ноги выше головы! Балвохвальские то штучки!
Толпа волновалась. Крикуны с дубьем наступали. Бурцев пятился, подняв трофейную палицу. Приходилось ему однажды участвовать в палочном бою. Со Збыславом в Силезии дрался по
– Навалимся всем миром, правослывны-я! Хватай Ваську-чернокнижника-а!
«Мир», однако, медлил. «Мир» хотел вначале посмотреть на палочную потеху.
В этот раз напали сразу двое. Одного Бурцев уложил на подходе – вмазал Мишкиной палицей в голову – новгородец свалился, не пикнув. А вот от дубинки второго мужичка едва успел прикрыться. И, не мешкая, хорошенько засадил подъемом сапога противнику промеж ног.
Крикун-зачинщик согнулся в три погибели, упал в корчах. Отполз, причитая:
– Пошто по срамному месту бьешь, Васька, ирод-нечестивец?!
Бурцев добавил. Дубинкой по макушке. Тоже, блин, рыцари выискались! Сначала прут вдвоем на одного, а потом упрекают, что бой не по правилам.
А к нему уже подскочили еще трое.
Ну что сказать... Любили в Новограде палочные бои, Перуном еще завещанные[116]. Однако в боях этих, как и в сшибке на кулачках, ставка делалась прежде всего на силу и удаль молодецкую, а не на ловкость или мастерство.
Мужики просто хватали дубье за один конец и били другим. Грубо, сильно, без затей и хитростей. Сверху да сбоку – наискось. Сбоку да сверху. Мешая друг другу, а то и задевая ненароком в горячке сражения собственных товарищей. Защиты или тычковых ударов в палочном бою эти ребята не знали. Бурцев знал. И то знал, и другое. И кое-что еще. И дрался в иной манере. Как когда-то лупил скинов резиновой дубинкой в ОМОНе, как рубился мечом в Польше, Пруссии и на льду Чудского озера. А еще... Перехватив палку посередке, он ловко орудовал ею, как автоматом в рукопашной. С прикладом и с примкнутым штыком. Пока это помогало.
Из толпы выскакивали все новые и новые крикуны с дрекольем. Но все – не профессиональные бойцы, а так – пропойцы-наймиты, шумливая вечевая дружина с пудовыми кулаками и усохшими мозгами, привыкшая брать числом и горлом. Бурцев вертелся, крутился как белка в колесе. Уклонялся, парировал, отбивался, сам наносил удары – благо ширина моста не позволяла противникам зайти в тыл. И отступал к лошади, оставляя на мосту побитых и калечных.
От него отстали. Получив неожиданно жесткий отпор от одиночки, вечевые костоломы чесали репы, хорохорились, однако сызнова лезть под палку Бурцева не спешили. Бойцы пятились. Стонали раненые, возбуждено шумела хмельная толпа.
– Народ честной, да что же такое деется?! – громко и отчетливо возопил кто-то. Кажется, это был тот самый Василий Буслаев в засушенном виде. – Приблудный Васька-чернокнижник, самозванец бесов, наших бьет, новогородских!
– У-у-у! А-а-а! – возмущение и негодование.
А вперед уже проталкивались купеческие вояки. При броне и шеломах. С щитами, мечами, копьями...
«От этих ребяток палочкой уже не отмахнешься!» – подумал Бурцев.
...И с луками.
Стрела с тяжелым граненым наконечником нежданно-негаданно вылетела из толпы, ударила в плечо. Сильно ударила – едва не опрокинула. А вот это уже грубеж! Если б не трофейная кольчужка Фридриха фон Берберга, было бы хреново. Любую другую кольчугу бронебойная стрела, пущенная почти в упор, продырявила б в два счета.