«The Coliseum» (Колизей). Часть 1
Шрифт:
– Не понял, в чём мораль? Или негатив?
– Уворачиваясь – давишь. Но! Квинтэссенция не в этом! – в голосе послышалась таинственность, в глазах мелькнули озорные искорки. – Уж не знаю «врубитесь» после выпитого?
– Да не дурнее тебя, давай заканчивай Самсонов, да женщин вернем – у меня тост есть! – Байтемиров поморщился – разговор начал ему надоедать.
– Так вот, война – единственный доселе способ «накачки» американской экономики.
– Ну говорил уже! – махнул рукой Байтемиров.
– Один «сек», Тимур Егорыч! – Самсонов с умоляющим лицом развел руками. – Любая маленькая победоносная
– Ну и что делать-то? Америке и нам?
– А вот именно здесь, Серега поднимал тост: «Даешь новую валюту будущего с покрытием энергией, ее потреблением и запасами носителей! – И при этом повторял: – тогда Россия вообще замрёт в высокомерной позе наблюдающего за суетой остального мира. С ее-то резервами такой валюты!»
И самодовольно щелкнул языком.
– Как мантру повторял: бизнес с «человеческим» лицом невозможен, пока деньги остаются товаром, средством накопления – то есть богатством. Они должны стать просто цифрой!
– А как же продажа денег? На время? Банками – всему миру.
– Отменяется. Будет кредит под ноль процентов. А Банк получит процент в конечной прибыли.
– Перестанет быть банком?
– Перестанет давать деньги в рост! Кстати, интересная деталь – в Коране такое прямо запрещено! И будет лишь инвестором. Ты купил на деньги машину, или банк вложил в автозавод – получи часть с прибыли с затраченной энергии. Тут же, без привязки ко времени. И никакой инфляции! Никакого роста цен! И даже мандража по возврату!
– Так это совсем другое мировоззрение! – Виктор откинулся на спинку.
– А то! Не стремиться продать деньги, а стремиться вложиться в трату энергии! И никаких бумажек! Только учет цифр – говорю, был захватывающий разговор. – Башка у Сереги варит…
– Да по пьяни всё это! – не унимался Байтемиров, который откровенно не догонял смысла, – сам же сказал: под тост!
Самсонов подмигнул Бочкареву, встал и, глянув в сторону кухни, заключил:
– Эх, ты, килька в томате! «Я слабо разбираюсь»! Давай-ка выпьем, пока стража языки чешет. А то вон, Тимур звать собрался.
– Между прочим, Галка тоже готовит классно, – Бочкарев повернулся к Байтемирову. – Особенно «оливье». Она его готовит по-другому. Сочный… до изнеможения… аж течет.
– Что ж не принес?
– Да вчера ругнулись… слегка.
– А я салатик-то заметил, – согласился хозяин. – Бесподобный салатик… знаешь, если «закусон» растекается… надо Людку подбить научиться. – Так в чем секрет?
– Галка помидоры добавляет и только на сметане.
– Понял. Ну, тяпнем, что ли? За наших женщин, повезло нам! За их здоровье!
Мужчины согласно закивали.
– Так что, – закусывая, спросил Бочкарев, – ничего нельзя было сделать? Ну, когда завод кончали?
– Отчего же… – Самсонов уже сидел и жевал, – варианты были… да сгубила неспособность в трудный час оставаться единомышленниками. Короче – жадность.
– Как и всегда у нас.
– Как и во всем мире!., мире, дружище. Она торжествует непрерывно! – Хозяин почему-то указал
– Только тебя, Самсонов, шведам и не хватает, – проворчал Тимур Егорович.
Молодые люди рассмеялись.
– Я здесь передачу смотрел про IQ, – Виктор положил вилку.
– Какой IQ? – Байтемиров подозрительно посмотрел на него. – Коэффициент интеллекта, что ли?
– Он самый. Так вот, мэр Лондона в телеэфире опозорился – любил прихвастнуть высоким IQ. Ему предложили ответить, какой медведь стучится в дверь дома, все стены которого смотрят на юг? Мэр замешкался, поворчал о странности вопроса – а он из тех самых тестов, и ответил – бурый. Это был не единственный вопрос, так что позорился и дальше.
– А какой? – Байтемиров напрягся.
Хохот был слышен уже и на кухне.
– Все тщательно избегают факт провала такой системы отбора, – продолжал Самсонов, – причина проста – система приносит деньги. И тем, кто отдает их, пользуясь, я бы рекомендовал пройти тесты честно и несколько раз. Уверяю – перестанут платить.
– Постой! Кто там играет? Локомотив? – Байтемиров потянулся за пультом на журнальном столике.
– Началось… – недовольно протянул хозяин.
Тот переключил канал. Четверо журналистов обсуждали референдум в Крыму. Француз и поляк отвалились на спинки стульев и с интересом наблюдали за диалогом двух своих коллег – журналистом «Вашингтон Пост» с россиянином.
– А Косово? Безо всякого референдума признали все! – второй развел руками.
Американец наклонился вперед и, меняя окончания слов, горячась, воскликнул:
– Но там не было аннексии! Мы не присоединили край!
– Но признали! И разместили самую крупную военную базу в Европе! А власти Косова шагу не могут сделать без одобрения госдепа! Это аннексия де факто! Как Гавайи, как Фолькленды, как Майорка, наконец! И множество «нужных» вам территорий.
– Тогда с вами не о чем разговаривать! Здесь не видеть, а чувствовать надо!
Вдруг русский опустил голову. То ли отчаявшись, то ли понимая бессмысленность возражений, он сник. На несколько секунд в студии воцарилась тишина. Ведущий, было, повернулся к нему стараясь сгладить напряженность, как тот вдруг, не поднимая головы, проговорил:
– Да как вы можете говорить так? Оценивать? Вы, на города которых за всю историю не упала ни одна бомба… Нам, которые заплатили за мир на земле самую чудовищную, баснословную цену? Как можете понимать, понять нас… наш страх, оценки, наши слезы по убитым в каждой семье?! Если ни один американский ребенок не был сожжен в печах нацистов. А моя мать до восьмидесяти лет просыпалась, слыша во сне вой полутонных бомб! Они воют! Страшно! Вы, не знающие что такое горе… не знакомые ни с чем, кроме кока-колы и… Хиросимы, пепел которой оправдали так же – сидя в студии, в тысячах миль от теней на асфальте. Детских теней… чужих детей. Вы оставили мирным жителям только их… Кто дал вам право судить, не испытав ужаса, пепла и слез? Не лишив каждую американскую семью мужа, сына, дочери? Даже если мы в чем-то не правы?! Это право другое, незнакомое вам… человеческое, а не капитолийского холма. Че-ло-ве-чес-ко-е! И дается оно снизу… Обретается бедой. И никак иначе! А вы здесь – в конце очереди. В самом ее конце.