The Мечты. О любви
Шрифт:
— Какие еще десять лет? — удивленно проговорил Малич. — Десять лет назад Юлька в школе училась.
— Ну и Богдан десять лет назад в школе учился. И влюбился в вашу дочь, уж не спрашивайте при каких обстоятельствах — понятия не имею! Тусил у меня в «Золотом береге», чтобы к ней ближе на свидания бегать. Вы что? Не знали?
Андрей Никитич ответил не сразу. Конечно, он не знал. Хотя, если подумать, сам виноват. Пропустил. Понадеялся, что это просто голова включилась, когда Юлька передумала в актрисы подаваться. А по всему выходит, что не просто…
— Значит, Роман Романович,
— Что вы имеете в виду? — почуяв, что опасность, угрожающая непосредственно ему лично, частично отступила, перешел на деловой тон Моджеевский.
— Будем довоспитывать наших бестолочей, — вздохнул Малич.
— Прекрасно! Это я всегда за! С чего предлагаете начать?
— Вправим им мозги. Иначе они еще десять лет будут фигней страдать.
— Как скажете. Кстати, а мне теперь вас сватом называть можно? Или пока сохраняем дистанцию тестя и зятя?
— Ты совсем рехнулся, Рома? — поинтересовался Малич.
— Ну это бы как-то уравнивало наши позиции, нет?
— Сначала на сына твоего поглядим, — отрезал тесть.
— Он у меня, между прочим, золотой ребенок! В Лондоне учился, в компьютерах шарит, корпорацией управляет. Так что присматривайтесь внимательно, какого парня готов вам безвозмездно отдать в семью.
— Да уж, золотой… — задумчиво повторил Андрей Никитич. — В общем, поглядим.
На том и порешили.
Но то, что нужно что-то делать и как можно скорее, Моджеевский слишком хорошо понимал. Со всех сторон узаконить и обеспечить легальность текущего положения дел. И причин тому было немало — от тупо репутационных до банального желания поскорее вступить в эру определенности. В конце концов, в свете всего, что происходило за не такую уж и короткую жизнь Романа Романовича, он отдавал себе отчет, что Юля — отличный вариант для такого, как Богдан. Собственно, Богдан сам определил ее как «свое». Еще тогда, в школе. Наверное, потому и молчал и никогда ничего не рассказывал. Не пускал в то, что принадлежало только ему. Буква «Ю» как обозначение самого главного контакта в телефонном справочнике проложила курс слишком многому в его жизни. На что тут теперь-то пенять?
Подойдя к сонному Ринго и почесав его между ушей, Роман усмехнулся. А потом, снова нацепив на нос очки, отправился на поиски своей благоверной, чтобы найти ее в районе кухни, где Женя с самым вдохновенным видом отправляла в духовку любимый Ромой пирог.
— Крамбл? — обрадовался Моджеевский, решив не подкрадываться со спины, а окликнув из дверного проема.
Разобравшись с пирогом, Женя повернулась к мужу и с подозрением спросила:
— У нас все в порядке? Все живы и здоровы?
— Конечно! Ты же помнишь, что я тебя люблю, да?
— Помню, но просто так тебя бы на кухню не занесло.
— И что я считаю тебя лучшим, что случилось в моей дурноватой жизни, — тоже помнишь?
— Рома, не пугай меня, — велела Женя. — Что ты уже натворил?
— Написал завещание, вы с Лизой после моей безвременной кончины будете всем обеспечены, — хохотнул Моджеевский.
— Если ты не прекратишь ерундить, то она очень скоро наступит.
— Боюсь, что твой
Женька ойкнула и прошептала:
— Лютует?
— Да позвонил только что. К ответу призывает. Походу, кто-то его уже посвятил в тайны мадридского двора, и, видимо, это были не дети. Воспитывать кого-то собрался… надеюсь, что не меня. Тебя папа в детстве наказывал?
— Нет, но… — она набрала в легкие побольше воздуха и быстро выдохнула: — Это я проговорилась.
— Как ты? — не понял Моджеевский, но улыбаться не перестал.
— Ну вот так, — развела Женька руками. — Понимаешь, Богдан уже неделю у Юльки живет.
— О-па! А вот это новости! И мне ничего не сказал! Может, они там уже развод оформили и расписались, а от нас с твоим отцом шифруются?
— Вряд ли… Но там же соседи, ты сам знаешь. Отец сердился, мол, Юлька в дом мужика привела, а от него прячет. Ну я и сказала, что Богдан не прячется.
— Как-то быстро слухи распространяются даже для нашего села, — проворчал Ромка.
— А? — удивленно переспросила Женя, задумалась и, догадавшись, что благоверный среди всеобщей кутерьмы просто-напросто потерялся, где кто обитает, улыбнулась. — А! Юлька же на Молодежной сейчас, в Светкиной квартире.
— Прямо у нашего папы под носом? — опешил Роман.
— Ага.
И Моджеевский отпустил свою супругу, усевшись на ближайший стул. Впрочем, отпустил ненадолго. Потому как за руку заставил ее приземлиться к нему на колени.
— Как ты думаешь, Богдан — камикадзе или просто псих?
— Я думаю, что у Юльки тоже ориентиры сбиты.
Несколько секунд Рома о чем-то думал — процесс раздумий ясно отражался на его лице в виде вертикальной морщины, пересекавшей лоб аккурат меж седоватых бровей и уходящей на переносицу — под очки. А потом, очевидно, расставив все по местам, рассмеялся, не отказывая себе ни в громкости, ни в продолжительности смеха. Практически до слез.
И лишь немного успокоившись, сообщил:
— Ты знаешь, что мой балбес на твоей бестолочи реально жениться собрался?
— И что ты находишь в этом смешного? — удивленно поинтересовалась у своего веселящегося супруга Женя.
— Ну а что же? Плакать, что ли? Тут радоваться надо. Вот я и радуюсь.
— Ты ржешь! — уточнила Женька.
— Ну я просто подумал, что у нас это семейное — западать на сестер Малич, но вести их к алтарю очень… окольными путями. И согласись, я был пошустрее.
— Так ты и живешь на четверть века больше! Поднатаскался, — рассмеялась Женя и благодушно чмокнула мужа.
— Набрался опыта, — поправил Роман и прижал ее к себе покрепче. — Это они у нас таскались, кто где… А он ведь ее правда любил все это время, представляешь? Оказывается, так бывает, Жек…
— Будем считать, что я не заметила про опыт, а ты не станешь настаивать на том, что они таскались.
— Вот что значит жить с умной женщиной. Делать-то мы с ними что будем? Отец предлагает заняться их дисциплиной. Все-таки нехорошо, что он обо всем не от них узнал. Чего тянут?