The Мечты. О любви
Шрифт:
— А то что? — невозмутимо спросил он. И только его ладонь на Юлиной талии стала чуть тяжелее.
— Я не буду за тобой бегать, — проговорила она у самого его рта, так что Богдан почти чувствовал касание. И чувствовал, как ее ноготки пробежались по позвонкам на шее.
Он резко отстранился и удивленно присвистнул.
— Ты вообще ни одного дня за мной не бегала! Я привык.
— А тебе очень хотелось, чтобы бегала?
— Нет.
— Вот и не уходи. Даже если я буду кричать, чтоб ушел. Потому что на самом деле я никогда, ни дня, ни минуты не хотела жить без тебя, Бодь.
— Оно и видно, — рассмеялся Моджеевский. — Ты поэтому примчалась?
— И
И его губ наконец коснулись ее. Горячие, немного влажные, пахнущие чем-то сладким. Сегодня не податливые, а настойчивые, какими он никогда не знал их раньше. Эти самые губы захватили его, и язык толкнулся в его рот, пробираясь к его языку. В то время как он слышал, как часто трепыхается ее сердце внутри грудной клетки, сейчас плотно прижавшейся к нему.
Но включив все свои отрицательные качества, не единожды озвученные Юлей, Бодя снова отстранился и заговорщицки прошептал:
— И что я получу взамен?
— Все что захочешь в пределах моей платежеспособности, — фыркнула она и приникла теперь к его шее, чертя влажные дорожки языком, захватывая кожу, щекоча дыханием.
— Скучная ты! — рассмеялся он и, подхватив Юльку на руки, резко поднялся из кресла. Поставил и ее на ноги рядом с собой. Короткое мгновение разглядывал ее лицо и, крепко ухватив ее ладонь, повел за собой к лестнице на второй этаж. — Ну пошли подумаем над твоей платежеспособностью, коммерсантка.
Но туда, наверх, они не дошли. Не в этот раз. Юля удержала его еще в районе дивана. Сейчас тот ее вполне устраивал. Особенно в свете ее скучности и Бодиных раздумий. Остановила на полпути, чтобы обойти и стать лицом к лицу. Прильнуть всем телом — ее шерстяное платье немного кололось, возбуждая кожу, делая ее чувствительнее. Требуя. Требуя его.
Проникнуть пальцами под его футболку. Пробежать по мышцам живота, чувствуя, как те сокращаются под ее касаниями. Осознать, что вся его насмешливость и выдержка — спектакль только для нее. Потому что он хочет ее. Черт подери, так же сильно, как хочет его она. Эта мысль была похожей на солнечный удар. Сильный, бескомпромиссный, ошеломляющий, от которого не отмахнешься, и Юля больше уже ни о чем другом думать не могла, заводясь только от осознания, что нужна ему.
И ставило в тупик собственное желание, острое, почти болезненное, несравнимое со всем ее прошлым, оказывается, серым и скудным, потому что все, что было в перерывах между теми днями и ночами, когда она знала Богдана, вытерлось, будто не было.
Наверное, и не было. Как страшно — прожить жизнь, даже не зная, что не живешь.
Юлька задрала край его футболки и быстрыми жалящими поцелуями стала покрывать его грудь и плечи, куда дотягивалась. А когда и этого стало мало, подняла на него затуманенные глаза и попросила:
— Сядь.
Он усмехнулся. Прижался губами к ее настойчивому рту быстрым поцелуем, скользнул руками под край платья и, коснувшись кожи между краем чулок и кружевом белья, выдохнул:
— Мне нравится твое дело.
Она не ответила. Она словно бы загоралась от его ладоней, касавшихся ее бедра.
С одеждой расправилась быстро. Воздушное, будто облако, светлое мохеровое вязаное полотно оказалось лежащим на полу у их ног. То, что на ней осталось, сложно было назвать нижним бельем, потому что в нем она чувствовала себя более обнаженной, чем когда совсем была раздета. Но одновременно с этим никогда в жизни не ощущала себя сексуальней, чем сейчас. Это было непривычно и совершенно ново для нее, даже не подозревавшей, что, оказывается,
С Моджеевского она стащила футболку тоже. И подтолкнула к дивану, все-таки заставив сесть.
— Я красивая? — требовательным тоном спросила она, стоя рядом и глядя на него сверху вниз.
— Красивая, — хрипло подтвердил Богдан, поймав ее взгляд и притягивая к себе. — Очень красивая. Самая красивая.
И она снова ловила губами его слова, чувствуя, как сбивается дыхание и как скручивает мышцы внизу живота. Сладко и больно. И его руки, считающие ее позвонки, наглаживающие поясницу, спускающиеся ниже, к ягодицам, едва прикрытым просвечивающимся кусочком пепельно-голубой ткани — не то обжигали, не то удерживали на краю. Юлька сама не поняла, как в этом водовороте оказалась между его коленей, на полу. Как стягивала с него брюки вместе с бельем. Как замирала, глядя широко раскрытыми, лихорадочно поблескивающими глазами на его возбужденный член.
Она прерывисто, тихим всхлипом перевела дыхание, понимая, что задыхается. И потянулась вперед, сначала коснувшись пальцем, потом обхватив у самого основания ствол и дотронувшись губами до головки. Языком, пробуя его. Знакомясь. Узнавая. А потом подняла дикий взгляд на Богдана и просипела:
— Если я что-то не так… скажи… я не…
— Юлька… — напряженно прошептал он. Запустил пальцы в ее шелковистые пряди, которые щекотали бедра с внутренней стороны и возбуждали его еще сильнее, и нежно привлек ее лицо к члену. Скользнул сквозь приоткрытые губы в рот и медленно толкнулся внутри, почувствовав головкой горло. Хрипло рыкнул и повторил движение, не отпуская ее затылка.
Подчиняясь ему, она лишь успевала рвано дышать и совсем не успевала думать о том, как болезненно сжимается внутри от глубоких и долгих толчков. Сначала на кончиках ресниц задержались выступившие от неожиданности слезы, а потом она расслабила мышцы как только могла. Одной рукой продолжала удерживать его основание у самого паха, а другой — гладила его живот, напрягшийся, твердый, с рельефно вылепленными мышцами. Приспособилась. Под него. Под его размер. Под его резкость. Под его нежность. Под его ладонь на своем затылке. И заводилась от того, что слышит его рваное дыхание сверху. Чувствовала сама, как жарко и холодно одновременно от намокшей ткани белья, терлась сделавшимися острыми сосками о его ноги сквозь тоненькую ткань бюстгальтера. И между движений — вверх и вниз — успевала тихонько постанывать, то почти полностью выпуская изо рта его член, то наполняя себя им до предела.
Когда поднимала сумасшедший взгляд, видела его. Как в мареве. Дергающийся от хриплого дыхания кадык. Красивое, сейчас искаженное желанием лицо, разомкнутые губы, щетину, поблескивавшую в электрическом свете. Глаза. Наверное, такие же безумные, как у нее, глаза. И от этого хотела его еще сильнее. А он, доводимый ею до изнеможения, глядя, как она втягивает его в себя, исступленно двигался, не в силах заботиться о том, что ей может быть неприятно или даже больно. Чувствовал, как дрожат ее пальцы, горит тело, прижатое к его ногам, и с хриплыми вздохами упоенно проваливался во влажность ее рта раз за разом, приближая разрядку. Отступило воспоминание о ее солоноватом вкусе на его губах, из ноздрей ушел ее запах, который еще несколько мгновений назад он, словно хищник, снова чувствовал так близко от себя. Осталась лишь острая пульсация члена, обхваченного мягким кольцом Юлиных губ, и дразнящий кончик ее языка, порхающий по головке.