The Мечты. О любви
Шрифт:
— Давай разведемся спокойно, — попросила Юля. — Пожалуйста. Нам нечего делить.
— Давай я сам буду решать, что нам делить, — отрезал Ярославцев, не прощаясь, развернулся и зашагал к машине.
Андрюшка, похоже, удивился едва ли не больше матери тому, что происходило последние десять минут, и потому детским басом выдал:
— Мама, а куда пошел папа?
— Домой… — невнятно ответила Юля.
— А мы идем домой?
— Идем, идем… — пробормотала она, глядя, как отбывает прочь Димкина бэха. И сжала Андрюшку крепче в своих руках, будто бы тут и сейчас его у нее чуть не забрали.
Как будто ледяным воздухом пахнуло в лицо.
Да, ранняя весна. В воздухе все еще сквозит холодное дыхание прошедшего.
Но
Ясно одно: ей нужен развод. Ей срочно нужен развод, все документы и десяток штампов, подтверждающих и гарантирующих, что Ярославцев никакого отношения к ним с сыном не имеет. Он был ей мужем, был отцом Андрея, был — и одновременно не был никем. Она давным-давно справлялась одна. Дима в ее жизни присутствовал в виде брюк, которые нужно стирать и гладить. И для изображения подобия половой жизни. Теперь она слишком хорошо это понимала. Жаль, что поздно. Хорошо, что все-таки поняла.
Им же, Яром, она наказывала себя за отсутствие смелости жить так, как хочется. Это не он заставил ее разувериться в себе. Она ему позволила это сделать. Позволяла каждый день и каждый год после измены.
Вот только Бодя прав. Она ему изменяла. Все эти чертовы годы.
Юля не помнила, как они добрались до Молодежной. Главное, что вышло это быстро. Она с трудом помнила, как кормила сына ужином, снова и снова дергаясь к телефону, куда приходили только оповещения из директа. Но не сообщения от Богдана. Она не помнила, как отправила Андрюшку смотреть мультики перед сном.
Она нашла себя в ванной, греющейся в теплой воде, будто смертельно замерзла, и смывающей этот день — лошадиный запах, пыль дороги, присутствие Димы. И один на один оставалась с острым желанием увидеть Моджеевского. Потому что пока она здесь, у него там — какие-то Алины. Или Ульяны. Или какая разница кто, к черту, еще. Уже третьи сутки пошли, как он исчез с радаров.
Дурак. А она еще хуже дура.
Юля протерла запотевшее зеркало и уставилась на собственное отражение. Удивлялась тому, насколько пустой и безжизненный у нее взгляд, в то время как внутри, за грудиной, до болезненного сокращения мышц вибрирует четкое осознание: он не придет. Он сегодня не придет. Ни сегодня, ни завтра. У любого человека есть предел прочности, и они с Богданом его достигли. Его предела. Она не заметила. Не поняла. И черт его знает, как он держался столько времени, пока она что-то изображала. Изображала ведь. Борьбу с собой, дурацкие попытки разобраться, упорядочить. Как можно упорядочить что-то настолько большое, что оно заполняет собой весь мир? Богдана Моджеевского как можно упорядочить? Он всегда появляется в ее жизни как стихия, но на самом деле никогда из нее не уходит. Лишь замирает в стороне и ждет. Потому что чувствует, что подходит предел. Они никогда не заглядывали за него. А сейчас оказались уже у самого края. Что там? Такая же пустота, как в ее глазах? Пустыня. Пустошь. Инопланетный пейзаж.
Он не придет, потому что пора уже ей прийти. Ведь она, наверное, тоже что-то большое. Для него. Глупо считать, что это все действительно лишь в ее случае. Она так привыкла не отсвечивать возле звезды и прятаться в тени, что даже не поняла, что она тоже — что-то большое. Она — большое. Значимое. Яркое. Стихийное бедствие для Богдана. И еще неизвестно, кто на чью голову и когда свалился.
И ни к чему тут культивировать посыпание головы пеплом. Уже все случилось. Но только от нее зависит, как и где она проведет и эту ночь, и всю жизнь. Что зависело от него — произошло. У них сын. Впервые Юля осознавала это так ясно. Впервые безоговорочно признавала — она родила сына от Богдана Моджеевского.
Юля медленно облизнула влажные губы и приблизила лицо к отражению еще ближе. Почти вплотную. И с изумлением наблюдала, как пылают щеки и как в глазах, будто в крошечных кратерах ее инопланетной пустоши, начинают вспыхивать искры. Красиво. Это просто безумно красиво. И такая — она настоящая.
— Ну виновата, — хохотнула Юля и не узнала свой собственный голос. — Виновата. Дальше что?
Сколько можно казниться и маяться?
Потом все было очень быстро.
Она вернулась в комнату. Высушила волосы. Достала белье — новое, то самое, которое покупала всего-то пару дней назад. Расправила почти невесомый, прозрачный комплект пепельно-голубого цвета на постели, похвалив себя за несанкционированную стирку посреди ночи после ухода Богдана. И улыбнулась, подумав, что у нее совершенно нет никакого стыда — покупать такие вещи. И более того — надевать их на себя. Но штука в том, что ей он шел. И думала она не о том, чтобы в нем реально ходить по улицам. У него было одно-единственное назначение — быть снятым.
Потом она, не позволяя себе сомневаться, оделась, торопливо натянула жемчужное платье из тоненького воздушного мохера. Чулки. Каблуки. Пальто. Волосы оставила распущенными. И Андрюху прихватила под мышку — конечно, тоже предварительно его облачив. Прямо в пижаме в теплый комбинезон.
Первый этап получился коротким. До соседнего подъезда и на третий этаж. Чтобы там уверенно позвонить в дверь. Та открылась довольно быстро, и на пороге возник Андрей Никитич.
— Привет, — удивленно сказал он. — Каким ветром занесло?
— Юго-западным, — сдержанно сообщила Юлька. — Помощь нужна.
— Проходи, — отец отошел в сторону, освобождая проход в квартиру.
— Нет, — мотнула она головой. — Я спешу. Можно вам Царевича подкинуть?
И она кивнула на ребенка, все еще зажатого у нее под мышкой и весело машущего деду ладошкой.
— Можно и подкинуть, — согласился Малич, подхватывая внука на руки, и на всякий случай уточнил: — Все нормально?
— Я не знаю, пап, — честно ответила Юлька и очень глупо улыбалась.
— Ясно, — закатил он глаза и махнул рукой. — Иди уже, но надолго не пропадай.
— Как получится. Если меня сейчас замуж не возьмут, приеду быстро. Если возьмут, то завтра уже.
И сделав вид, что не заметила в очередной раз мелькнувшего на отцовском лице изумления, быстро чмокнула в щеку сначала его, потом Андрюшку.
Не прощаясь, побежала вниз по лестнице, на ходу открывая приложение службы извоза.
Второй этап.
Место назначения: Южный, улица Абрикосовая, 22. Подать к Молодежной, 7. Связываемся с водителем. Время ожидания пять минут. Эти пять минут она пританцовывала у калитки — поднялся страшный ветер. Холодно-холодно. И страшно-страшно.
«Надо сказать Андрею, что ты его папа».
«Даже меня бесит, как он зовет тебя дядя Бодя».
«Приходил Ярославцев, хочет помириться».
«Я надеюсь, ты не забыл про мой день рождения?»
«Разведи меня с ним, пожалуйста, поскорее».
Мысли не задерживались. Их сносило порывами. Потоками воздуха, бившего в лицо.
И потом, когда она уже сидела в темном салоне автомобиля с логотипом фирмы такси, смотрела прямо перед собой, на освещаемую фарами дорогу, и пыталась не раздражаться от того, что из магнитолы воет тупая отечественная попсня, мысли продолжали мелькать в голове самопроизвольно. Независимо от нее. Поводы. Причины. О чем и как говорить. Надо ли говорить. Потому что если только осознать, что она едет к Богдану — сама едет, потому что ей так хочется — то все, на этом выдержка отказывает. Накрывает паника. Так долго сопротивлялась, что теперь, когда готова к максималкам, срывает тормоза и сносит крышу.