The Мечты. О любви
Шрифт:
— Мы в процессе, но прямо сейчас я бы порекомендовал приставить им охрану и, возможно, вы бы могли убедить Юлию Андреевну без лишней надобности на людях с ребенком не мелькать? Просто в качестве меры предосторожности, потому что Ярославцев действует с целью максимально потрепать ваше и ее имя.
— Его намерения более чем понятны, поэтому охрана у Юли и сына есть. А вот в башню я ее точно не заточу, — улыбнулся он. — Она не захочет, а я не стану. Зная Ярославцева, уверен, он обязательно запишет это себе в победы.
Марк Леонидович кивнул
— Ну, мое дело предложить, Богдан Романович. Предупрежден — значит, вооружен. И последнее. Будьте готовы, что суд настоит на повторной экспертизе, поскольку сторона Ярославцева готовые результаты может отказаться принимать. Это просто затянет время и приведет в очередной раз к нежелательному общению, не более. Здесь переживать не о чем.
— На повторные экспертизы соглашайтесь без раздумий. Мы сделаем их столько, сколько будет нужно. Но без встреч. Для сдачи материала вовсе не обязательно находиться в лаборатории в одно и то же время.
— Конечно, — кивнул адвокат и потянулся за своим кофе. На этом конструктивную беседу на тему избавления от Яра можно было считать исчерпанной.
И лишь одно беспокоило Богдана, когда он вернулся в офис после обеда с юристом. Ограниченное пространство постоянных бесед. Сколь бы ни были они конструктивными, а приходилось по-прежнему топтаться на одном месте — Юля все еще была женой Ярославцева, а сам Димон все еще значился в документах отцом Андрюшки. Сложившееся положение вещей уже не просто не устраивало Моджеевского, а откровенно бесило.
Юлька тоже раздражалась от факта отцовства Яра. Продолжала твердить, что Царевичу надо обязательно рассказать. Богдан же считал, что рано или поздно Андрей и сам назовет его «папой», а разобраться в том, что наворотили глупые взрослые, он все равно еще долго не сможет. Но объяснив свою позицию, Моджеевский с Юлей не спорил. Если ей от этого станет хоть чуточку легче, то так тому и быть, пусть будет компромисс — пусть она иногда и осторожно при Царевиче называет его «папой Бодей», чтобы привыкал. И отвыкал от того, другого. Богдан слишком хорошо отдавал себе отчет, что ему в броне собственного характера, положения и, чего уж скрывать, эгоизма гораздо легче, чем ей, выдернутой из скорлупы. И поэтому он должен сделать все, что возможно, и даже больше, чтобы максимально облегчить ее мытарства.
А значит, убрать Димона из их жизни с самой долгосрочной перспективой.
Моджеевский понимал, что адвокат прав. Фактически Ярославцев выложил все свои карты. И это был далеко не флэш-рояль. Самое время встретится, наконец, лицом к лицу.
Вряд ли, впрочем, сам Дмитрий Эдуардович верил, что встреча с Моджеевским неизбежна, но на что-то такое, возможно, надеялся в силу опыта и примерного понимания натуры Богдана Романовича — пусть не во всем, но, по крайней мере, в его реакциях на провокации. Люди меняются, но заложенное природой в характер побороть трудно, сколько бы лет ни прошло. Может быть, именно потому и задирал, будто бы испытывая, где
И это тоже было очевидно — даже самому Димке.
Для этого не нужно было смотреть на происходящее под каким-то другим ракурсом или пытаться дистанцироваться по принципу «большое видится на расстоянии». Вовсе нет. Ярославцев готов был называть вещи своими именами.
Ненависть — ненавистью.
Зависть — завистью.
Желчность — желчностью.
Злобу — злобой.
Потому что это его оставили ни с чем. Потому что это его жена загуляла. Потому что это его облапошили.
Потому что отняли его планы и надежды на будущее, отравив все, чем он занимался.
А ведь Яр реально никогда не просил большего, чем заслужил своими мозгами.
И все эти чувства по его мнению — он мог себе позволить. С ними и жил. И работал, ни на секунду не забывая, что на Центральный — ход заказан, уровень «ФЕРСТа» — не по нему, а меситься приходится в каком-то болоте и на милости человека, с которым жена наставила ему рога. Ненавидел обоих. Но Юлька — что? Идиотка, дура, баба. Что с нее взять, кроме морального удовлетворения от ее воплей по телефону в надежде выпросить вожделенный развод.
И совсем другое дело — потрепать Моджеевского. Чертового вечного Моджеевского. Который всегда и во всем победитель.
Всегда. Во всем. Победитель.
Черта с два.
Аппетита Ярославцеву Дмитрию Эдуардовичу это не портило. И пропустив в тот прекрасный день время обеда из-за планерки, он как раз готовился с аппетитом поглощать привезенный из ресторана бизнес-ланч, естественно, с самыми полезными блюдами, какие только можно представить, когда дверь в его кабинет неожиданно распахнулась, а сам Ярославцев Дмитрий Эдуардович замер с открытым ртом и недонесенной до него вилкой с кусочком авокадо из салата.
Едва посетитель переступил порог, дверь за ним бесшумно закрылась, не иначе как приведенная в движение рукой Лиды, а Богдан Романович Моджеевский неторопливо прошел через кабинет, устроился на одном из стульев, закинув ногу на ногу, прямо напротив Ярославцева и принялся молча рассматривать собственные ногти.
Некоторое время подождав хоть какого-то свободного движения души Моджеевского ему навстречу, Ярославцев едва заметно перевел дыхание, отправил в рот авокадо, хорошо его разжевал и, проглотив, выдал:
— И что же? Даже приятного аппетита не пожелаешь, да?
— Не пожелаю, — Богдан отвлекся от своего занятия и поднял на него глаза.
— А че так?
— Да как-то похрену твой аппетит.
— А-а… — протянул Яр, выловил в салате помидорку и самым радушным тоном предложил: — Кофе?
— Если бы я хотел кофе, я поехал бы в ресторан, — сообщил очевидное Моджеевский.
— Но ты приехал сюда, значит, хочешь что-то другое, — догадался Димон.
— Бинго! — подмигнул ему Богдан и ухмыльнулся.