Тиберий
Шрифт:
Когда опальные мать и сын были, наконец, арестованы, никто не удивился. Казалось странным, что это не произошло раньше. Агриппина к тому моменту дошла до такой степени озлобленности, что даже вступила в драку с преторианцами славного Сеяна, пришедшими ее схватить. Однако солдаты победили, а центурион в борьбе выбил внучке Августа глаз. Этот эпизод дал повод заковать арестованных в цепи и транспортировать их в зашитых носилках, как злостных преступников.
Сенат помог Тиберию добиться в отношении Нерона и Агриппины всего, чего он хотел, и вскоре сын и мать отправились в ссылку на острова.
Плебс с коровьим равнодушием смотрел, как
Оказавшись в заточении, Агриппина в знак протеста объявила, что уморит себя голодом. Тогда Тиберий распорядился насильно открывать ей рот и вталкивать пищу. Стражникам не сразу удалось исполнить повеление правителя, поначалу они не могли совладать с челюстями сильной женщины и получили немало боевых ран от ее зубов. Наконец один из них догадался зажать ей нос. Задохнувшись, она открыла рот и получила пшеничную лепешку. Так Агриппина продолжала жить.
Изолировав зачинщиков смуты, принцепс, увы, не обрел покоя. Сеян принес ему сведения, вызвавшие новые огорчения.
Начал префект издалека, он поведал о своем воспоминании из детства. "На вилле у дядьки я наблюдал за жизнью землероек, — загадочным тоном заговорил он. — Во многом поучительное зрелище. Я расскажу только об одной стороне их поведения. В той кроличьей колонии был самец-лидер. Он казался самым сильным и агрессивным. Прочие самцы заискивали перед ним, прижимали уши и подобо-страстно нюхали его под хвост, а он мог в прыжке безнаказанно обрызгать любого из них. Это был истинный герой, особый и неповторимый, как раз такой, каких любит чернь. А все другие выглядели просто зверьками иной, низшей породы. Но, что ты думаешь, Цезарь, когда он умер, его место в тот же день занял другой! Причем этот новый лидер раньше не выступал ни вторым, ни третьим, он был просто серым, как его шерсть. Теперь же преемник ни в чем не уступал прежнему герою".
— Ты хочешь сказать, что с твоею смертью найдется кролик, способный тебя заменить? — мрачно пошутил Тиберий, не довольный развязным, как ему показалось, поведением префекта.
Сеян едва не проглотил язык, зрачки его глаз в напряжении сжались чуть ли не до точек, но лицо не дрогнуло.
— Конечно, — сказал он ровным тоном. — Незаменим у нас только один ты, Цезарь. На смену людям приходят другие люди, а боги уникальны.
— Прости, Луций, у меня это семейное: мы всегда стремимся сострить позлее. Но здесь дело не только в желании покрасоваться шуткой. Увы, обладаю я даром провидения, и сдается мне, Луций Элий, что твоя жизнь не будет долгой.
Сеян окаменел, но ничто в его облике, кроме зрачков, не выдавало волнения.
— Впрочем, надеюсь, что в любом случае я не увижу твоей кончины, — задумчиво продолжал Тиберий, — пусть моя судьба будет ко мне милостива хотя бы в том, чтобы избавить меня от участи стать свидетелем смерти единственного друга.
Только теперь Сеян выдохнул.
— Цезарь, я хочу жить долго, но умереть прежде тебя! — браво, по-военному, отрапортовал префект. А далее уже другим тоном он продолжил: — Именно поэтому, то есть, чтобы продлить наши годы, я пришел сегодня к тебе, Цезарь, с намерением сообщить об очередной опасности, исходящей из Рима.
— Ну что еще? — устало перебил Тиберий. — Мы уже казнили и
— Дело в том-то, что серые быстро линяют и принимают вызывающе яркую окраску, как та землеройка! Теперь во весь голос заявил о себе Друз. Еще месяц назад я бы не поверил в возможность такого перевоплощения. Но это произошло.
— Ты полагаешь, будто мне опасен несмышленый птенец? Да ты меня просто унижаешь!
— Не кипятись, Цезарь, Друз тебе не соперник, но его используют те силы, которые толкали к мятежу его мать и брата.
— Если эти силы так могущественны, что должны вызвать мой страх, то почему они столь легко отдали нам Агриппину и Нерона?
— Разве легко, Цезарь? Вспомни, сколько лет мы подбирались к ним. Если можно было бы атаковать их раньше, я тебе сказал бы об этом. В том-то и дело, что долгое время нам не удавалось подступиться к ним, и мы довольствовались мелкой добычей в лице сподручных Агриппины. Но в конце концов мы сумели вывести Агриппину и Нерона на чистую воду и так четко вскрыть их испорченность, что от них отвернулись даже близкие сторонники. Особенно удачным оказался твой, Цезарь, ход с обвинением Нерона в мерзком распутстве. Это сделало его защиту делом неблагородным. Растоптав в нем личность, ты разом уничтожил его и как политика.
Тиберий поморщился. Он не любил резких выражений.
— Ближе к делу, — недовольно потребовал он и тут же добавил: — Нерон сам себя растоптал.
— Да, конечно, — легко согласился Сеян, — но ты сумел показать это всему народу римскому. И вот тогда партия Агриппины решила избавиться от запятнанного лидера, отстраниться от него. А поскольку сама Агриппина не смирилась с потерей сына и скомпрометировала себя заступничеством за обреченного, недавние соратники сдали ее нам вместе с Нероном. Это страшные люди, Цезарь. И Друз — худший из них. Он быстро уловил, куда дует ветер, и стал самым ярым обвинителем своего брата, а попутно — и матери. Я об этом узнал совсем недавно и ужаснулся. Он понял, какую перспективу сулит ему низвержение Нерона, и старался, как мог, выслеживая старшего брата и предавая огласке всяческие перчинки его похождений.
— И вот теперь партия Агриппины, как бы возродившись, получила нового, ничем не запачканного лидера, — после небольшой паузы подытожил Сеян. — А в глазах народа Друз, к тому же, предстает мстителем за мать и брата, которые теперь уже подаются черни как жертвы репрессий. Вот такой у него ныне выигрышный образ.
— Опять ты сумел убедить меня, Луций Элий.
— Не я убедил тебя, Цезарь, а факты.
— Но если вспомнить твой пример с землеройками, то можно ожидать, что после низложения Друза появится другой лидер.
— Нет, Цезарь. Лидером у землероек бывает только самец, а применительно к нашему случаю следует утверждать, что самцом в римской политике может быть только представитель рода Цезарей. После Друза надолго образуется пустота, ведь Гай еще слишком юн.
— Гая ты не трогай! — встрепенулся Тиберий.
— О, я знаю, Цезарь, что он твой любимец.
— По крайней мере, он не развратничает, а усиленно постигает науки, — горячо заговорил принцепс, — он лучший оратор из всех молодых аристократов, образован в греческой литературе, да и в прочих благородных искусствах преуспевает на зависть всем. К тому же, заметь, он ничем не поддержал мятежных братьев и саму Агриппину. Более того, мне говорили, будто он пытался образумить их.