Тиберий

Тубольцев Юрий Иванович

Наблюдая, как быстро возводится монументальное дорогостоящее сооружение, Тиберий дивился собственному могуществу. Когда он выступал перед людьми с ясными, полезными для всех предложениями, его осмеивали и презирали. Но стоило ему замыслить грандиозный, чуть ли не сказочный проект в угоду собственной прихоти, как его причудливая фантазия сразу же получала воплощение в реальность.

Тиберий увлекся и сам руководил работами, как некогда его сын Друз, подвергавшийся тогда критике со стороны отца за легкомысленное занятие. За этим делом Тиберия застала весть о смерти матери.

Августе было почти восемьдесят шесть лет. До последнего времени

характер этой женщины торжествовал над возрастом. Она всегда стремилась вперед, и старость не могла угнаться за ее амбициями. Когда-то Ливия боролась за власть над мужем, конкурировала с его родственниками, потом продвигала к головокружительной вершине своего сына, а достигнув цели, вступила с ним в битву за господство над миром. Лишь проиграв последнее сражение, она превратилась в обыкновенного человека, в обычную женщину, и годы разом взяли свое. С утратой мечты о власти над сыном и через него над Римом, Августа лишилась смысла существования, ее жизнь остановилась, и в образовавшуюся пустоту шагнула смерть, терпеливо выжидавшая своего часа.

Для Тиберия это событие не стало неожиданностью. Он знал, что без борьбы за власть мать не задержится на свете, не станет размениваться на мелочи. При этом он не чувствовал за собою вины. Даже небожители дают людям какой-то простор для проявления своей воли, она же, по его мнению, властолюбием превзошла самих богов. Более того, он теперь испытывал облегчение, словно избавился от тяжкой ноши или от застарелой болезни. Правда, это избавление походило на состояние тяжелораненого, у которого полностью ампутировали пораженные гангреной конечности: боль ушла, но он остался калекой. Отныне не довлел над Тиберием цензорский взор проницательной Августы, строго оценивающий все его поступки, мысли и чувства, но вместе с тем мир вдруг опустел. Как ни соперничали мать с сыном, но она была единственным человеком, способным понять его действия и отдать ему должное, пусть и не высказывая этого вслух. Теперь же Тиберию не на кого было равняться в оскудевшем человечестве. Все великое ушло из его жизни: и великая вражда, и великое единение в стремлении к цели. Он повис в космической пустоте, где не осталось ни звезд, ни планет, а была лишь заразная человеческая пыль.

В спектре противоречивых чувств Тиберия особым цветом мерцало ощущение освобождения от груза страшной тайны его восхождения на престол. С уходом Августы, уже никто никогда не узнает, каким путем достались подземным богам Марцелл, Германик, Гай и Луций Цезари. Это окончательно избавляло Тиберия от опасности разоблачения, но одновременно преграждало путь к очищению души от скверны дурных подозрений. Страх и надежда умерли одновременно с Августой.

Тиберий ничего не ответил гонцу, принесшему весть о смерти Августы. Молчал он и на следующий день. А потом прибыл посланец сената с перечнем предлагаемых погребальных мероприятий и посмертных почестей матери принцепса. Тиберий тщательно откорректировал этот документ в плане снижения помпезности похоронного обряда и последующих актов увековечивания памяти заслуженной личности. В частности, он запретил обожествление почившей, написав, что такова была ее собственная воля.

Тиберий действовал подобным образом и при похоронах других своих родственников, однако молва не знала слова "скромность" применительно к этому человеку и упрекала его в черствости и непочтительности к матери.

Между прочим, Тиберий дал распоряжение повременить с обнародованием завещания Августы.

Он обошел вниманием только один вопрос: им ничего не было сказано о своем участии в погребальных мероприятиях. В Риме напрасно прождали принцепса несколько дней и похоронили Августу только тогда, когда ее тело стало разлагаться и заражать воздух зловонием. Так сын игнорировал последний призыв матери. Власть напрочь расторгла узы родства. Похвальную речь в честь усопшей произнес повзрослевший Гай Цезарь, прозванный с детства Калигулой.

Народ проклинал жестокость принцепса и шумно восхищался достоинствами почившей матроны. Не в пример угрюмому сыну, она всегда демонстрировала приветливость и расположение к простым людям, на праздничных мероприятиях в цирке или театре не хуже самого Августа играла роль "звезды", крепко войдя в образ "матери отечества". Правда, в последние годы плебс подарил свое изменчивое сердце Агриппине, но ныне вопиющее бездушие принцепса пробудило давнюю симпатию, и любовью к матери народ выражал ненависть к сыну.

Тиберий почти ничего не знал о том, что происходило на форуме. Капрейская бухта надежно укрывала его от столичных штормов. В то время, когда плебс язвил его похвалами Августе, он держал совет с Сеяном об изменении расстановки политических сил в Риме.

— Теперь с Агриппины спала последняя узда, — говорил верный соратник, и мы должны воспрепятствовать ей захватить инициативу.

— Ты прав, Луций, надо идти в наступление, пока не поздно, — согласился Тиберий и благодарно посмотрел в мерцающие стальными бликами глаза Сеяна.

— Кое-кто, внедренный мною в свиту Агриппины, рассказал, как она воздевала к небу кулаки и восклицала, что теперь у нее руки развязаны, — продолжал Сеян. — А среди матрон, так сказать, второго круга ее сторонников, хитрая женщина, наоборот, ломала комедию, изображая страх. Она утверждала, будто до сих пор Августа сдерживала твой, извини Цезарь, жестокий нрав, а теперь якобы твоя свирепость раскроется во всем своем безобразии и первым делом обрушится на нее.

— Негодяйка! — скрипя зубами от обиды, простонал Тиберий.

— При этом она лукаво просила подружек не распространяться о ее опасениях, отлично зная, что бабская сплетня летит по миру быстрее ветра. "Впрочем, мой Нерон уже повзрослел и в состоянии заступиться за меня перед тираном", — тоном смиренницы добавляла она.

— Вот, эта ехидна и проговорилась! — глухо обрадовался Тиберий. — Нам пора приструнить ее нагленка.

— Мне уже давно докладывали о его проделках, но я молчал, понимая, что он был твоей главной надеждой в качестве преемника… — осторожно начал Сеян.

— Юношей он проявлял хорошие задатки, но злоба матери отравила его душу… — задумчиво произнес Тиберий. — О моя жестокая судьба, на кого мне положиться!

Сеян расправил могучий торс и слегка выпятил нижнюю губу. Но принцепс не мог заметить гордой крутизны груди какого-то всадника, и главный преторианец перешел от пантомимы и мимики к риторике.

— Ты знаешь, Цезарь, что в городе давно муссируются всяческие гороскопы, якобы гласящие, что ты навечно останешься в Кампании, — повел он развернутую речь. — Рим бредит надеждой на нового принцепса. Толпа не терпит постоянства. Агриппина все это трактует в свою пользу и засоряет разным вздором рассудок любимого сынка — к Друзу-то она совсем охладела, увлеченная перспективами Нерона. И вот этот, прости Цезарь, оболтус уже возомнил себя правителем и демонстрирует царский образ жизни.