Тиберий

Тубольцев Юрий Иванович

— Да, ты прав, Луций. Полностью прав…

— Все было у этой толпы, кроме оружия. Осталось только взять мечи и копья! Все прочее у них есть: предводители, подготовленные сенатские постановления и знамена, в качестве которых используются портреты Агриппины и Нерона!

Речь Сеяна выглядела убедительной, но Тиберия в силу медлитель-ного нрава томили сомнения. Поэтому он потребовал от Сеяна дополнительных разъяснений. Их разговор продолжался еще долго.

А в Риме народ праздновал свою победу над тираном и заодно готовился к новым битвам. Версия о неподлинности письма была красивой, но маловероятной, поэтому нашли распространение мнения, будто послание тирана в свое время перехватила Августа и держала

его у себя. Это предположение вписывалось в гипотезу о благотворном влиянии матери на жестокого сына. Пропагандистская линия на роль Августы как сдерживающего фактора для агрессии принцепса была направлена на раскол в стане приверженцев семьи Цезарей, а кроме того, предвещала страшные бедствия в скором будущем. Таким образом римлянам внушалась мысль о необходимости противодействовать политике принцепса.

В то время как оппозиция стремилась изолировать Тиберия, отделить от него сторонников Сеяна, а потом и Августы, сам принцепс тоже вознамерился внести разлад в ряды врага. Он решил напасть на одного Нерона, оставив в покое Агриппину. Его расчет заключался в том, что мать при виде травли сына сполна обнаружит свой вздорный нрав и пойдет на противоправные действия. Тогда все будет выглядеть так, будто Нерон подвергся наказанию исключительно за безнравственность, как прежде это происходило с родственницами Августа, а в ответ Агриппина развязала настоящий мятеж и тем самым вынесла себе приговор.

Однако политическая атмосфера в Риме была столь накалена, что тонких намеков принцепса никто не заметил, и тому пришлось ринуться в открытый бой. Он отправил в сенат грозное послание, в котором упрекал высший совет за попустительство недругам, позволившее им оскорбить честь принцепса, Рустика называл предателем и требовал предоставить решение поднятого вопроса его собственному усмотрению.

Теперь уже сенаторы не посмели сопротивляться и вынесли постановление, поощряющее правителя в его непримиримости к пороку. Несмотря на кажущееся подчинение воле принцепса, сенат все-таки добился своего: Тиберию не удалось расправиться с Нероном чужими руками и пришлось взять ответственность на себя.

Тиберий пытался предстать обществу в образе Августа, изгоняющего свою дочь за аморальное поведение. Но ему надо было продлить этот фарс, чтобы спровоцировать Агриппину к открытому противодействию. Поэтому он излишне долго громил в своих письмах в Рим разнузданное, позорное поведение Нерона. За примерами порочности далеко ходить не требовалось. Само время превращало людей в жадных похотливых животных, и чем выше был общественный статус того или иного лица, тем грязнее оказывалась его жизнь. Так бывает всегда, когда целью становится не созидание, а потребление.

Нерона судьба занесла слишком высоко, и он не мог избежать головокружения. Трудно предположить, будто он устоял против соблазнов своей эпохи, не предался увеселениям "золотой" молодежи и не усугубил эти "развлечения" возможностями, предоставляемыми его высоким положением. А ведь рядом с ним находился Друз, соперник в притязаниях на наследство, ненавидевший старшего брата прямо пропорционально размерам этого необъятного наследства. Естественно, Друз всячески способствовал популяризации застольных и постельных побед и поражений Нерона. То есть при взгляде со стороны казалось, что Тиберий, как блюститель общественных и семейных нравов, имеет вполне достаточные основания для осуждения внука.

Видя, как ненавистный старик преследует ее сына, слыша, как сквернословит по адресу Нерона поддавшаяся шумихе толпа, Агриппина, забыв об осторожности, бросилась спасать дорогое чадо. А чадо действительно было дорогое, так как вот-вот должно было сделать свою мать императрицей. Безутешная мать взывала к впечатлительному плебсу, обращалась к сенаторам, строила козни через подружек,

приходила в храмы, молила жрецов и припадала к алтарям. Лишь одного действия она не могла предпринять, именно того, которое спасло бы ее сына. Агриппина не имела возможности попросить пощады у самого принцепса.

Вот тут и проявились преимущества, которые давало Тиберию удаление на остров, куда был заказан путь всем, кроме кучки доверенных соратников и слуг. Если бы Агриппина застала Тиберия в палатинском дворце и пала к его стопам, он вряд ли сумел бы ей отказать там, совсем рядом с многолюдным форумом. Но пошла бы Агриппина на такой шаг, ведь она люто ненавидела Тиберия и считала его убийцей своего мужа? Женская логика в этом вопросе была проста: если бы не существовало на свете Тиберия, то Германик не поехал бы на Восток, а правил бы в Риме и был бы жив — значит, во всем виноват Тиберий. Однако судьба не поставила Агриппину перед сложным моральным выбором: доступа на остров у нее не было. Поэтому всю свою энергию она выплеснула на Рим.

Вначале Агриппина просила, потом принялась угрожать, а в конце концов стала призывать. Она повсюду метала проклятья жестокому принцепсу, стращала людей пророчеством кровавого разгула. "Лишь влияние Августы и мое противодействие препятствовали тирану показать свое гнусное нутро всему народу римскому! — заявляла она. — Потому он преследовал судом моих друзей и подруг, потому пытался отравить меня. Но, разделавшись со мною и моим Нероном, он возьмется за всех вас! Если до сих пор преступления и казни шествовали по Риму вереницей, то скоро они обрушатся на город лавиной, и Тибр выйдет из берегов от притока римской крови! Опомнитесь, люди, пока не поздно, пока у вас еще есть я, есть Нерон! Заступитесь за нас, и потом мы спасем вас!"

Страшные пророчества Агриппины в отношении Тиберия сбылись в скором будущем, но вот предположить, каким спасителем на троне окажется ее сын, невозможно было даже в самые страшные дни правления Тиберия.

Естественно, поведение Агриппины не вписывалось в рамки верноподданной гражданки благоустроенного государства. Но принцепс не торопил события и продолжал играть с ней в "кошки-мышки". Он выносил ей одно порицание за другим, стыдя ее перед сенатом и народом. "Божественный Август первым обратил свой гнев на единственную дочь, когда ее поведение перестало соответствовать чести славной фамилии, — писал Тиберий, — а Агриппина выгораживает своего сына, потакая ему в позорном пороке. Теперь становится понятным, почему этот юноша пал так низко. Если бы мать была с ним строга, как подобает римской матроне, он теперь являлся бы украшением народа римского и служил бы мне, старику, изнуренному трудами на благо государства, отрадой и надеждой. Но Агриппина не видит собственной вины, потому что ее ослепил гнев. Не задумываясь над вопросом, кто на самом деле погубил Нерона, она на всех римских перекрестках проклинает меня. По ней выходит, будто в том, что солдат лишился ноги, повинен не враг, пронзивший ее отравленной стрелой, а лекарь, отрезавший омертвевшую конечность. При этом она забывает, что моя потеря ничуть не меньше, чем ее, ведь Нерон мне внук и, кроме того, наследник моего дела. Она передала ему только свою кровь, а я намеревался доверить целое государство!"

Сеян тоже не бездействовал. Он пустил слух о том, что подбирает кандидатов в магистраты на несколько лет вперед, и по указанию принцепса готовит новые назначения в провинциях и войсках. Многих сенаторов, особенно из числа молодых и перспективных, полученные сведения моментально сделали горячими приверженцами политики Тиберия и врагами Агриппины. Не забыл префект и о простых людях. В массы были запущены агитаторы, которые хорошо оплаченным красноречием связали имена Агриппины и Нерона с названиями всех существующих и вымышленных пороков.