Тибетский лабиринт
Шрифт:
Толкуя увиденное, Герман внезапно почувствовал, как сильней забилось сердце – вспомнилась виденная на симпозиуме в Берлине госпожа Шурпанакха, которая точно так же исчезла, несмотря на преклонный возраст и очевидную немощь. Вспомнилась и древняя табличка доктора Гильшера, которую он, Герман, тогда читал.
Представление меж тем шло своим чередом. Герман продолжал комментировать увиденное:
– Понял лама, что это дакиня обернулась старухой, а ещё понял, что не видать ему более ни манускрипта, ни покоя. Не исполнил лама обета, не достиг просветления, читая пыльный свиток. Не достигнет впредь, ибо потерял веру в истинность записанного в манускрипте. Решил лама отыскать злокозненную дакиню и пошел по свету. Долго бродил, пока не застала его как-то в пути ночь. Пришлось заночевать на кладбище. Тогда-то и
Представление окончилось, в монастырской тиши жужжали моторчики кинокамер. Ева смотрела с ужасом. Герман пожал плечами и пояснил:
– Воззрения последователей религии Бон всегда пугают непосвящённых.
– И что, жители деревни, все эти монахи…, наш милый агпа…, все они исповедуют такую ужасную религию?!
Герман кивнул, но тут же поспешил заверить, что девушке нисколько не угрожает участь несчастной дакини. Профессор не обманывал – он действительно был в том уверен. Полностью обосновать уверенность, конечно, не мог, но видел ясно – не стали бы бонцы унижаться перед теми, кого собираются убить. А они унижались.
– Все не так! Концовка смазана! – кричал Шеффер. – Ты, в шапке, иди сюда! А ты, в юбке, ляг там! Не двигайся! Так и лежи! Эй, ты, сапожная набойка, ровнее лежи! Ещё раз покажите финальную сцену с изнасилованием…
Начальник экспедиции говорил по-немецки, но при этом настолько выразительно жестикулировал, что тибетцы его прекрасно понимали.
Крыжановский подошёл к Чётиму, отвесил почтительный поклон и попросил объяснить смысл ритуала.
– Что ты хочешь узнать?
У внушительного вида монаха оказался чудной голос, да и речь звучала столь же необычно. И агпа, и Каранихи предваряли фразы обращением «господин» или «коллега» и фразы строили как можно витиеватее. Этот же лама, будто нарочно, игнорировал обе условности – почти как европеец.
Герман спросил, почему лама из спектакля разъярился на дакиню. Ведь он искал истину, и не имел права являть миру человеческие эмоции.
– Да, ярость не истинна, но если это природное свойство, то оно несет просветление.
– Зачем нужно такое просветление?
Чётим помолчал недолго, но все же ответил:
– Торма из человеческого мяса противоречит истине, но если это служит самоосвобождению, то становится благом.
И еще:
– Треугольная жертвенная яма не истинна, но если человек имеет знание о бесконечности бытия, она – благо.
Герман не успел спросить, что за яма, лама пояснил раньше:
– Яма, в которой сожгли тело язвительной дакини. Ритуалы бон зачастую ошибочны по форме и потому не истинны, но если они служат смущению поклонников ложных доктрин, то это – благо.
Герман испугался, как бы не покраснеть то ли от гнева, то ли от стыда и, поклонившись, двинулся прочь. Через несколько шагов пришлось бороться с желанием оглянуться – явственно представилось, как Чётим смотрит вслед, высунув язык.
А агпа-заклинатель по-прежнему сидел под каменной аркой у ворот. Подсохшие глиняные пирамидки заполняли тазик до верха, и в настоящий момент заклинатель металлической ступкой толок их, перемалывая часовой труд в труху. Совсем как древний поэт-Миларепа.
Глава 6
12 мая 1939 г. На подступах к Лхасе, столице Тибета; 3650 м над уровнем моря.
Покидая деревню «друзей», Герман нисколько не сомневался: на пути к Лхасе экспедиция больше не встретит неожиданностей. Такую уверенность давало присутствие чудесного агпы, который выразил желание сопровождать европейских «коллег». Что же касается мотивов маленького монаха, то тут оставалось лишь развести руками – лишь круглый дурак станет верить заверениям про отплату за дармовой проезд до Дарджилинга или про благодарность за постный ужин. Однако, некий интерес в немецкой экспедиции у бонца имелся, и интерес, судя по всему, немалый. Не найдя объяснения, Крыжановский махнул на означенную загадку рукой и отдался на волю событийных течений, тем более, что в последнее время таковые неизменно выносили туда, где имелась твёрдая почва.
Как и ожидалось, предместий столицы Тибета достигли быстро. Головной як определенно сознавал важность возложенной на него миссии: вышагивал гордо, с достоинством, как и полагается знаменосцу – притороченное к боку зверюги красное знамя висело вретищем, слабое колыхание воздуха лишь изредка разворачивало полотнище и являло знак вечности – черную свастику в белом круге. Жаль, настоящего ветра нет, а то картина вышла бы вовсе замечательная.
Караван растянулся метров на сорок. Ева, единственная женщина в экспедиции, пятые сутки в седле, но не жалуется. Глядя на нее, помалкивает притомившийся Беггер, да и Краузе молчит, хоть позеленел от усталости и не отличает дня от ночи.
Счастье, что до цели – рукой подать.
Поклажей нагружены костлявые мулы, европейцы на лошадях предусмотрительно не едут гуськом, а парами окружают груз. Безлюдные места давно кончились, навстречу то и дело попадаются пешие и конные путники: последних, впрочем, мало – обычно это чиновники или ламы. Но вот показалась совсем странная процессия.
– Тибетские войска!
Усугублять впечатление излишне, комментарий Каранихи пропал втуне – европейцы непостижимым образом догадались, что перед ними – вооруженные силы государства Бод, как называют свою страну тибетцы. Тибетские лошадки – само по себе довольно забавное зрелище: коротконогие, не крупнее ирландского волкодава, с морды до копыт они покрыты маслянистой от грязи, свалявшейся шерстью. Когда же на этих «скакунов» взгромождаются грозного вида, но худосочного сложения солдаты, облаченные в мешковатую одежду, с допотопными ружьями и сумами за плечами – картина совершенно неправдоподобна. О чем тут же заявил вслух Краузе, поспешно доставая кинокамеру.
– Местные жители не очень-то жалуют армию, – прокомментировал Каранихи. – Солдаты реквизируют у населения всё, что потребуется, даже лошадей…
«Реквизиторы» встали в двадцати шагах перед караваном, вперед выдвинулся всадник, внешне ничем не отличающийся от прочих.
Герман ожидал, что переговоры проведёт агпа, но тот и не думал ни о чём подобном – сидел в седле с неприступным видом и занимался весьма важным делом – грыз деревянную палочку.
Навстречу солдатам, позвав с собой переводчика, поспешил Шеффер. Для пущей значимости, руководитель экспедиции ещё издали начал потрясать кипой бумаг с печатями.
«Неужели за тем невысоким взгорьем лежит город Богов – Лхаса? – подумал Герман. – Может ли произойти такое, что вскоре я вступлю под сень Поталы – таинственного дворца Далай-ламы, запретного для европейцев? Или выйдет иначе: а ну, как местное потешное войско завернёт экспедицию назад? Вот будет номер!»
– Поздравляю нас, господа! – отвлек от размышлений крик Шеффера. – Доблестные тибетские воины берутся сопровождать нас в столицу. Чему мы безгранично рады, не правда ли?
Ответили господа нестройно, но с великим облегчением. Вскоре столица Тибета неспешно и важно выдвинулась из-за поворота. Сверкающие золотые купола, похожие на свернувшихся клубком змей, лоснились от холодного солнца – подходило время полудня. Где-то вдалеке запел металлический гонг и, словно подчиняясь этому сигналу, налетевший порыв ветра полностью развернул знамя Третьего Рейха. Чёрный паук в белом круге удовлетворённо расправил лапы над Гималаями.