Тибетский лабиринт
Шрифт:
– Больше того, – вытирая губы батистовым платком, сказал Шеффер. – Я попрошу дать и мне камеру. Будем снимать с нескольких ракурсов. Это будет первый в мире фильм о таинственном Тибете, посему его должно сработать с наилучшим качеством. С нашим немецким качеством…
…После обеда, выполняя обещание, агпа повёл путешественников в монастырь. Пошли не все: Беггер объявил, что у него больной желудок, Унгефух, с оставшимися на ногах Эдмондом, Фрицем и Вилли, отправились к грузовику за оборудованием, а Вилли, естественно, никуда идти не мог. На ритуалы бон пошли Шеффер, Краузе, Крыжановский, Ева и господин Каранихи.
Войдя в ворота монастыря, агпа молча
Монах начал издавать горловые звуки и закатил глаза.
– Всё, его больше нет в нашем мире, – насмешливо сказал Шеффер и, громко топая, двинулся вперёд.
Несмотря на сжимающие монастырь скалы, двор оказался широк. В дальнем его конце на расшитой блестящими нитками подушке восседал старый монах в свободных одеждах и шапке, похожей на треснувший арбуз. От него слева и справа расположились по три монаха – глаза прикрыты, руки покойно лежат на коленях. Спиной к вошедшим, в прославленной позе «лотоса», сидел последний монах в балахоне цвета крови. Таким образом, сидящие образовывали окружность, в центре которой стоял молодой гелонг с почтительно склонённой головой и рассказывал собранию:
– …Долгие годы просвещенный Миларепа[88], по указу своего учителя Марпы, без посторонней помощи строил каменный дом и затем разрушал его, и снова строил – бесконечное число раз...
Каранихи стал вполголоса переводить.
– Также и мы, – продолжал молодой монах. – Собираем из битых кирпичей истину бон.
– Ты ошибаешься, – сказал громко сидящий спиной к европейцам. – Истина бон пришла в мир раньше иных истин. Все человеческие эмоции и поступки подобны хижине Миларепы. Да и сами люди. Они собирают истину из того, что есть под рукой. Потому я, Чётим, надзиратель, решаю – ты, ученик ошибся. И за ошибку понесёшь наказание.
«Похоже, диспут окончен, – с досадой подумал Герман. – Не иначе агпа специально так подстроил, чтобы мы ничего не услышали. Но каков хитрец! Ему бы с другим подобным хитрецом – товарищем Берия подискутировать, интересно бы глянуть – кто кого?»
– Согласны ли учителя? – меж тем вещал назвавшийся Чётимом.
Семь лам медленно закивали.
– Ученик!
Тот поднял голову и кивнул.
Двое монахов увели гелонга в черную глазницу храма.
– Куда его? – вырвалось у Германа.
Оказалось, господин Каранихи знает ответ:
– В библиотеку, во всяком случае, такова традиция. Ученик, проигравший диспут, уходит в библиотеку, где ему предстоит провести ночь за изучением предмета спора.
«Повезло юнцу, проиграй он спор тому же некстати помянутому товарищу Берия, наказание вышло бы несколько строже», – усмехнулся про себя Герман.
Оставшиеся шесть лам намеревались с достоинством удалиться, но не тут то было – дорогу им заступил широко улыбающийся Эрнст Шеффер. Своей позой и тем тоном, которым обратился к уважаемым учителям, он поразительным образом напомнил Фридриха Гильшера: высокомерие и властность с небольшой примесью вкрадчивости. Даже помощь переводчика не
На глаза Герману попался монах, что объявлял «приговор» гелонгу, проигравшему диспут. Как он себя назвал? Чётим, надзиратель. Внимательные черные глаза, сморщенные, будто от обезвоживания, губы, нечесаная копна волос против блестящих бритых голов гелонгов либо длинных кос деревенских жителей.
Чётим заметил взгляд Германа и высунул язык. Далеко не сразу в голове Крыжановского всплыло воспоминание, что таким образом тибетцы отгоняют злых духов. Хотя, глядя на забавную рожу монаха и помятуя, как, иронизируя, развлекался их знакомый агпа, Герман сильно засомневался, что европейский смысл жеста незнаком Чётиму. Но тот, как оказалось, не шутил – тибетцы собирались показать европейцам ритуал изгнания злых духов.
Идея гостям понравилась, особенно фройляйн Еве, каковая еле сдерживалась, чтобы не захлопать в ладоши.
Герман состроил зверскую физиономию и наклонился к девушке:
– Говорят, чтобы повелевать духами, заклинатель заглядывает внутрь себя и извлекает на свет всё злое и порочное, что совершал сам и что видел в мире, в том числе мысли и поступки других людей. В сознании мага они превращаются в демонов-гег и, по воле заклинателя, кидаются на злого духа, словно охотничьи собаки на медведя, и изгоняют его.
– Откуда изгоняют? – спросила Ева.
Герман пожал плечами.
– Отовсюду. Из мира. Мы на Востоке, а здесь ритуал экзорцизма отличен от привычного нам.
Между тем, монахи облачились в принесенные ритуальные костюмы, Шеффер же взялся за Краузе:
– М-да! Оператор ты или выхлопной пшик яка? Делай своё дело, а то я начинаю жалеть, что зачислил тебя в состав экспедиции!
В ответ Краузе молча застрекотал кинокамерой.
– Воистину, – хмыкнул оберштурмфюрер, тоже потянувшись к сумке с кинокамерой.
Ритуал производил впечатление. Герман жадно ловил каждое движение, каждую гримасу монахов-актеров, стараясь постигнуть смысл происходящего, и тут же растолковывал постигнутое любознательной Еве. Девушка крепко держала профессора за руку и ловила каждое его слово.
– Просвещенный лама в поисках истины удалился от людей, – нашёптывал в прекрасное ушко Крыжановский. – И вот сидит он в пещере-келье на крупной гальке без подстилки, не сходя с места, вместо сна медитирует, а вместо еды – читает манускрипты. Однажды идёт мимо старая и очень мудрая женщина, решившая наведаться в пещеру к ламе. Тот, находясь в состоянии медитации, никак не реагирует на появление старухи, а она, воспользовавшись ситуацией, начинает всячески издеваться над медитирующим мудрецом: плюёт ему на голову, пачкает нечистотами одежду и творит прочие мерзости. Лама же никак на это не реагирует. И только в тот момент, когда старуха крадёт очень древний и ценный манускрипт, лама не выдерживает, вскакивает, но в пещере кроме него никого – бабка исчезла, потому что то была дакиня – дух гор, демоница, берегущая знания, схороненные в земле.