Тихая музыка за стеной (сборник)
Шрифт:
Марго – та же безукоризненная стрижка у дорогого парикмахера, подтянутая фигура, сдержанная доброжелательность.
Доброжелательность – это и есть интеллигентность. Интеллигентность Марго была настояна на многих поколениях. Ее мать была из «бывших». Порода передавалась как эстафета. Она была видна и в Марго, и в Александре. Они стояли и улыбались – тепло, немного сконфуженно. Линия от носа к щеке была особая, только им присущая, чудесная.
Лена стояла и слепла от их настоящести. Настоящие
Сели слушать сценарий. Читала Марго. Александр постоянно оглядывался на Лену.
Лена хлопотала лицом – бровями, губами, – изображала повышенное внимание. Она не любила слушать с голоса. Ей необходимо было читать глазами, чтобы можно было отвлечься и подумать. А тут отвлечься невозможно. Надо слушать, иначе потеряешь мысль.
Сценарий был дочитан. Хорош он или плох, Лена не поняла.
– Ну, как тебе? – спросил Александр.
– Так хорошо, что даже страшно, – наврала Лена.
Александр поверил. Хотел поверить – и поверил.
Сели обедать. Обед, как всегда, – эксклюзивный и талантливый, как все в этом доме. Лена была центром внимания.
Она вдруг поняла свою роль: друг семьи. Немало, если не претендовать на любовь.
Все стали расходиться.
– Я провожу, – предложил Александр.
Вышли на улицу. Александр остановил такси.
– Я далеко живу, – предупредила Лена.
– Ничего. – Александр махнул рукой. Жест великодушия.
Лена назвала адрес. Таксист тронул машину. Поехали.
Александр молчал. О чем-то думал. Скорее всего о сценарии.
Через сорок минут такси остановилось возле одиноко светящегося дома. День был короткий. Смеркалось рано. Александр оглядел унылый пейзаж. То ли Калуга, то ли город Шевченко в казахской степи… Но Александр был тактичный человек. Он сказал:
– Как в Америке…
Возможно, он имел в виду высокие дома в огнях, торчащие то здесь, то там… Он пощадил самолюбие Лены. Она это оценила.
– Я сейчас, – сказал он таксисту.
Они с Леной пошли к подъезду. Войдя в подъезд, он тут же обнял ее, стал целовать.
Потом прислонил к стене и стал расстегивать ее пальто. Она не сразу поняла, что он хочет. Потом поняла и сбросила с себя его руки:
– Не надо.
– Почему? Ты меня не хочешь? – удивился Александр.
– Ну не в подъезде же…
– Какая разница?
– Очень большая разница. Мы не кошки.
Александр молчал. Приходил в себя. Сказал мрачно:
– Ты не способна потерять голову. У тебя все по полочкам.
Повернулся и ушел. Хлопнула дверь.
Лена поднялась пешком на свой пятый этаж. Вошла в дом.
В глубине квартиры шла своя жизнь: звенела колокольчиком маленькая девочка, бубнила нянька, работал телевизор. Мой дом – моя крепость.
Могла
Но он сказал: приходи. И она пришла. Она перед Александром, как кролик перед удавом – покорно ползет в пасть и не представляет себе, что можно рвануть в сторону, сбежать, спастись.
«Я сбегу и спасусь», – сказала себе Лена. И тут же подумала: «Тебя никто не ловит…»
Надо продолжать свою жизнь – унылую, как пустырь за окном. Хотя почему унылую? В ее жизни есть дом – крепость, в которой не предают. Есть молодость, а значит, долгое будущее. А что может быть прекраснее, чем жить и работать. Как там у Сэлинджера: «Выше стропила, плотники»…
Близился юбилей Лены – тридцать лет.
Долго думали, где справлять – дома или в ресторане, сколько звать народа и какую сумму тратить.
Из Киева приехали родители мужа: Сёма и Руфа – сладкая парочка, попугайчики-неразлучники.
Сёма был в теле, но не толстый, а, как говорили в Киеве, набуцканный, то есть набитый мышцами. Руфа – с фигурой. Если отрезать голову, сошла бы за девушку. Руфа ходила на каблуках и с маникюром. Лена не понимала: зачем это надо в ее возрасте? Кто на нее смотрит, кроме Сёмы? Да и Сёма не смотрит.
Для Сергея (так звали мужа) было очень важно произвести на родителей хорошее впечатление. При родителях все должно быть безукоризненно: Лена и Сергей – любящая пара, вместе и рядом, как Филимон и Бавкида, хотя кто такие эти ребята – Филимон и Бавкида, никто в семье не знал. И Сергей не знал. Он был прирожденный технарь. Мог собственноручно собрать самолет.
Приняли решение справлять дома – экономно, хоть и хлопотно. Зато еда останется на другой день и на третий.
За столом можно было разместить двенадцать человек. Значит, можно позвать еще шесть. В эти шесть вошли родственники Лены и две подруги с мужьями.
– Никого лишнего, – сказал Сергей.
– На черта нам чужие, – поддержала Руфа.
Лене было все равно. Тридцать лет, как ей казалось, – конец молодости. Начало зрелости. А за зрелостью пойдет перезрелость, а дальше лучше не заглядывать.
Внутри Лены стояла печаль, как затемнение в легком. Что значило это затемнение: может, ничего серьезного, а может, начало конца. Имя этой печали – Александр.
Она старалась себя отвлечь. Моталась по магазинам за продуктами, достала живых карпов, баранью ногу, красную икру, говяжью печень. В те времена развитого социализма почти не употреблялось слово «купить». «Достать» – вот определяющее слово времени.
Руфа, которую по киевскому обычаю следовало звать «мама», создавала чудеса. В паштет добавляла ложку коньяка. Карпов фаршировала, снимала кожу, потом делала фарш.