Тихая музыка за стеной (сборник)
Шрифт:
– Похоже, что твой фильм закрыли…
Она достала помаду и начала красить губы.
– Как?
Лена не поверила своим ушам.
– Они не объясняют: как и почему, – проговорила редакторша растянутыми губами.
– А что делать?
– Ничего не делать. Жить дальше. Не рак же у тебя…
Она закончила красить губы и захлопнула косметичку.
Лена в растерянности смотрела на ее холеное, ухоженное, красивое лицо.
Редакторша была женой номенклатурного работника и ходила на работу для развлечения.
Редакторша бросила косметичку в сумку, поднялась и ушла.
Лена подошла к столу. В растерянности набрала номер Александра. Их совместный сценарий, плод их духовной любви, был цинично выброшен за ненадобностью.
Подошла Вера.
– Александр уехал, – сказала она. – Может, что передать?
– Наш фильм закрыли, – проговорила Лена. – Что делать?
– Плачь и наматывай слезы на кулак, – ответила Вера.
В ее словах не было злорадства. Это был реальный взгляд на существующую действительность.
Шли семидесятые годы, расцвет застоя. И пока на дворе стояла советская власть, все оставалось как есть: усредненность искусства и безнаказанность чиновников. И ничего больше не оставалось, как плакать и наматывать слезы на кулак.
Лена закончила сценарные курсы и пошла работать на телевидение. Ее должность называлась: штатный сценарист. Она получала заказы на передачи и должна была выполнять эти заказы. Темы заказных передач были ей не близки. Например, «Джон Рид» – молодой американец, которого в тридцатые годы занесло в Россию и он умер от тифа, бедный. Не исключено, что его отравили и похоронили в Кремлевской стене, чтобы скрыть следы.
Правда об этом Джоне никого не интересовала. Нужна была конъюнктурная липа о торжестве социалистических идей и о том, что Джон Рид встречался с Лениным.
Лена не умела писать по заказу. Ее воображение попадало в клетку, как птица, и замолкало. Она становилась бездарна, и это ее убивало.
Лена написала первый вариант. Получила поправки. Поправки давала ее начальница – энергичная женщина, член партии.
Лене хотелось спать от этих поправок, а еще лучше – заснуть на много месяцев летаргическим сном, чтобы ничего не видеть и не слышать. Вокруг нее ходили неинтересные люди. В буфете лежали бутерброды с засохшим сыром, тяжелые масляные пирожные и крутые яйца под майонезом.
После дома Александра Лене казалось, что она попала в зону. Все – убогое, чужое и враждебное.
У Александра тем временем тоже произошел сбой. Он заболел инфекционной желтухой, то ли отравился, то ли перепил. А может быть – то и другое, выпил некачественную водку.
Он пожелтел. Лицо стало бежевым, как картон. Пришлось приостановить съемку и вернуться в Москву.
Вера готовила диетическую еду, но этого было недостаточно. Александра положили в больницу.
Он уходил из дома просто и спокойно, будто
Марго заплакала.
– Ты чего? – удивился Александр.
– В боль-ни-цу… – прорыдала Марго.
– Ну и что? – беспечно спросил он.
Александр храбрился. Он не хотел в казенный дом. Он хотел остаться дома с мамой и с Верой. Только с ними ему было хорошо и спокойно.
Вера и Марго провожали своего любимого, как на фронт. Марго рыдала, а Вера собирала узелок: не забыть бы чего…
Лена узнала эту печальную новость от Марго.
Однажды вечером зазвонил телефон, и из космоса выплыл неповторимый хрипловатый голос:
– Александр в больнице. Ему было бы приятно, если бы ты его навестила…
Марго понимала, что, внедрив Веру, она отняла у Александра свободу и любовь. Марго пыталась по кусочкам восполнить утрату. Лена вполне годилась на эту роль: яркого кусочка на ковре жизни. Лена не будет претендовать на целое полотно. У нее своя жизнь. Она неопасна. Именно так: яркий кусочек.
– Когда? – спросила Лена.
– Завтра. В одиннадцать утра. Если хочешь, поедем вместе.
На завтра на одиннадцать был назначен худсовет. Должен обсуждаться Джон Рид с поправками. Присутствие Лены – обязательно. Но какой худсовет… Плевать ей на этот сценарий и на это телевидение.
Лена и Марго подъехали к корпусу Боткинской больницы.
Александр их ждал и выглядывал в раскрытое окно. На нем была шапка-ушанка, чтобы не замерзла лысеющая голова.
В ушанке и полосатой пижаме, с бледным бескровным лицом он был похож на зэка. Лена удивилась его опрощению. Это был совсем другой Александр, без тайны и внутреннего огня. Просто сиделец, обитатель казенного дома.
Если бы из Моцарта убрать его талант, остался бы просто шебутной и необязательный парень. Значит, все-таки в гениях главное – наполнение и предназначение.
Марго смотрела на своего сына, подняв голову, и вдруг забормотала. Лена прислушалась. Услышала:
– Масенький мой, котик, цуцулечка, рыбка моя золотая…
– Вы что? – поразилась Лена.
– А что? – не поняла Марго.
– Сюсюкаете, как с ребенком. Он же взрослый мужик.
– Для матери ребенок всегда остается маленьким, – сказала Марго. – Потом поймешь.
Лена и Марго поднялись на четвертый этаж.
Александр вышел к ним на лестничную площадку. Лицо бледное, как рыбье брюхо.
Лена протянула ему передачу в пакете.
– Мне ничего нельзя, – сказал Александр.
– Угостишь соседей, – посоветовала Марго.
Замолчали.
– Может, тебе принести книжку почитать? – спросила Лена.
– Лучше пока не навещать. Я плохо себя чувствую. Мне трудно стоять.
Лена поняла: эти слова относятся скорее к ней, чем к Марго. Александру не до нее.