Тихая ночь
Шрифт:
Когда Мари-Луиз остановилась на пороге, разговор затих и Жислен повернулась к ней с радушной улыбкой.
— Bonsoir, ch'erie[87]. — Расцеловав подругу в обе щеки, она нежно коснулась ее уха. — Нужно тебя представить. Стефана и Жака ты, конечно, знаешь. Виктор и Жанетт — друзья из Кале, приехали погостить на пару дней. Вина?
Жанетт холодно кивнула в знак приветствия; Виктор сделал два шага к Мари-Луиз, взял ее за руку и склонился в поцелуе. Она почувствовала энергию в этом человеке, когда щетина его наметившейся бороды задела тыльную сторону ее ладони. Приветствие Виктора не вязалось с обстановкой, и Мари-Луиз машинально потерла руку, как будто хотела счистить следы его губ.
— Жислен
— Сколько себя помню. А вы давно знакомы с Жислен?
— Нет. Но рад, что узнал ее; она очень sympathique[88].
Мари-Луиз не знала, что ответить, и потому обрадовалась, когда Жислен принесла ей бокал, позволив заговорить о вине и об ожидаемом угощении.
Но Виктор гнул свою линию и, едва Жислен успела отвернуться, продолжил:
— Вы, как я понимаю, учительница. Жислен говорила мне, что ваш отец — здешний мэр. Трудно, наверное, занимать такой пост в военное время?
— Вероятно, Жислен также сказала вам, что он коллаборационист. Они с моим отцом никогда не сходятся во взглядах, поэтому я бы не принимала ее слов на веру.
Виктор кивнул.
— А как бы вы сами его назвали?
Мари-Луиз почувствовала, как в ней просыпается гнев.
— Патриотом. Патриотом, который делает то, что ему не хочется, потому что считает это своим долгом. Этого довольно?
Виктор с интересом посмотрел на нее и поднял руки в шутливом жесте побежденного.
— Прошу прощения. Это было грубо. Но я восхищен вашим дочерним пиететом.
— Это не дочерний пиетет! Это мое мнение; мое искреннее мнение. Мой отец хороший человек, хоть с ним и непросто; он доказал свою верность Франции, когда — в отличие от некоторых — рисковал ради нее жизнью.
Мари-Луиз заметила, что ее голос звучит громче, чем обычно, а разговоры вокруг стихают. Она остановилась, смущенная и злая: злая из-за скрытого оскорбления в адрес ее отца; из-за того, что вынуждена его защищать; из-за того, что до нее, оказывается, снизошли, а она проглотила наживку. Она почувствовала, что ее взяли за локоть. Это была Жанетт.
— Прошу прощения, Мари-Луиз, за грубость Виктора. Ему нравится бросать людям вызов и оценивать их по тому, какой отпор они ему дают. Думаю, в этом отношении вы будете у него в отличницах, не так ли, Виктор?
В комнате повисло гнетущее молчание.
— Да. В самом деле. И ваш ответный выпад был метким. Прошу меня извинить. Пожалуйста, давайте будем друзьями. Быть может, вино и ужин залечат раны.
Мари-Луиз кивнула и сделала большой глоток из бокала.
— Пожалуй, помогу Жислен на кухне.
Шагая впереди подруги по коридору, Мари-Луиз услышала, как в гостиной шепотом возобновили разговор — Жанетт зашипела что-то неразборчивое и сердитое. Дойдя до кухни, девушки посмотрели друг на друга.
— Ch'erie…
— К чему это ch'erie, Жислен? Не надо. Зачем? Зачем ты позвала меня сюда? Чтобы оскорблять моего отца? Опять. Для чего?
— Виктор и Жанетт хотели с тобой встретиться. Вот для чего.
— Что ж, мне не нравятся твои новые друзья.
Подруги снова посмотрели друг на друга.
— Они не мои друзья. И зовут их не Виктор и не Жанетт. И они не из Кале; по крайней мере, я так думаю. Я понятия не имею, где они живут.
Мари-Луиз заморгала.
— Ты их в первый раз видишь?
— Да.
Жислен протянула сигарету, и Мари-Луиз взяла ее. Когда она наклонялась к огню, рука у нее дрожала.
— Так… кто они?
— Координаторы. Люди, которые будут связующим звеном между нами и де Голлем в Лондоне. Предполагаю, что они местные. Трудно сказать. У меня создалось впечатление, что они стоят во главе движения — но это тоже догадка. У меня было полчаса на то, чтобы пообщаться с ними до твоего прихода. Виктор беспокоится насчет тебя; но еще больше его беспокоят коммунисты.
— Почему?
— У
— Спасибо.
В голосе Мари-Луиз прозвучала горькая ирония, но Жислен, которая отзывалась о ее отце еще резче, чем Виктор, извиняться не стала.
— Послушай, ch'erie, дело не только во мне. Поверь. Таким твоего отца видит большинство людей. Ничего личного. Правда. А теперь помоги мне, пожалуйста, отнести еду на стол, чтобы мы могли поужинать. Возможно, на сытый желудок мы будем вести себя более цивилизованно.
Они стали молча нарезать хлеб и разливать по мискам суп.
В гостиной беседовали о войне, о немецком вторжении в Югославию и Грецию и о сражениях в Северной Африке между итальянцами и британцами. Трудно было сохранять оптимизм при таких обстоятельствах, когда, казалось бы, каждый слабый луч света гасили черные тучи. В какой-то момент разговор утонул в реве авиадвигателей: бомбардировщики собирались в строй для вылета на север, к Ла-Маншу.
Когда в беседе наступило затишье и гостиную наполнила разноголосица дребезжащих бокалов, ножей, вилок и настенных часов, Мари-Луиз подумала об Адаме, который сейчас наверняка пролетал над ними, сосредоточившись на светящихся циферблатах приборов и на том, чтобы избежать столкновения с соседними самолетами. Ей чуть не стало дурно от двойственности ситуации, и она заставила себя посмотреть на тех, кто ее окружал. Мари-Луиз сосредоточилась на Викторе, который сидел напротив, курил и пускал кольца дыма в сторону лампы. Кольца зависали в воздухе и растворялись. Виктор был темноволосым, его лицо было покрыто трехдневной щетиной. Одет он был в костюм и жилет хорошего покроя, с галстуком поверх накрахмаленного воротничка, что контрастировало с рубашками без воротников и закатанными рукавами остальных мужчин. Человек с хорошим образованием, подумала Мари-Луиз, возможно, notaire[89] или инженер. Его реплики были резкими, реалистичными и дальновидными. Виктор больше слушал, чем говорил, но его взгляд постоянно перебегал от лица к лицу. Сухарь, подозревала Мари-Луиз, но способный и знающий.
Рев бомбардировщиков утих, и посуда перестала дрожать. Виктор прочистил горло.
— Жислен, будьте любезны, закройте все окна и проверьте, что там на улице. Немного паранойи нам не повредит — нет, скорее, очень поможет. Коньяку?
Они молча курили, пока Жислен не вернулась и в бокалах не заплескался коньяк. Прежде чем продолжить, Виктор медленно обвел взглядом стол.
— Вы четверо знаете друг друга — это понятно. Но связываться с кем-то еще из организации вы сможете только через меня или Жанетт. Уверен, не нужно разъяснять почему. Контакт будем поддерживать с помощью тайников. Мы договоримся о месте, в котором все регулярно бывают и в котором вы сможете оставлять свои сообщения. Это работает. Никогда ни в коем случае не пользуйтесь телефоном или почтой. Позвольте кое-что вам сказать. Бояться нужно не бошей, а друг друга: один из нас может сделать какую-нибудь глупость и навлечь опасность на остальных. И еще — опасайтесь предателей. Они являются во всевозможных обличиях: корыстолюбцы, дураки, торгаши и фашисты. Остерегайтесь их везде — они всегда среди нас, по определению. Увы, война и лишения не делают человека лучше. Все вы знаете, как нас мало. За пределами этих стен вы не найдете много друзей. Большинство враждебно относится к тому, что мы пытаемся делать: они не видят в этом смысла и думают, что убийства бошей только обрушат на их головы карательные акции. Многие помнят, что боши творили на оккупированных французских территориях в прошлую войну, и знают, на что они способны. А потому не ждите поддержки или сочувствия. Есть какие-нибудь вопросы?