Тихие выселки
Шрифт:
Морозы отступили, и вьюги поутихли: пошумели-пошумели, да устали. Какой-то месяц назад Прасковья ехала на работу темно, ехала с работы темно, на остановке мороз поджимал, жгучий ветер в лицо острую, как иголки, крупу сердито бросал, хотелось поскорее на квартиру, в тепло. Вернется Прасковья и рада, что вернулась: как дома хорошо, хотя шагнуть некуда, а вот хорошо, никуда не тянет; и казалось невероятным, как это она, бывало, в стужу, в метель ехала с Анной за сеном, голодный скот недуром орет, ну, сердце не каменное. Сейчас бы Прасковья не поехала.
В первые весенние дни Прасковья, кое-как
— Прасковья Васильевна, ты чего чумная какая-то? — спросит ее бригадирка. — Про работу забыла.
А Прасковья чаще и чаще начинала свой рассказ:
— А у нас в Малиновке по весне…
Ее в шутку стали кликать:
— Аунас, подай краску.
Тянуло Прасковью съездить в Малиновку, но были срочные работы, да и ждала чего-то, вернее, ждала письма от дочери, хотя знала, что та не ответит.
5
Никандров шел во главе обоза. Держа свободно вожжи, он слегка поторапливал лошадь и думал, что все-таки хорошо получилось, если приедет Низовцев, то будет доволен им, Никандровым. Не Грошев же организовал животноводов на подвозку кормов, а он, Никандров. Грошев, наверно, спать залег, чего ему, однорукому, в поле делать, только мешаться? Хотя лошадью управлять бы мог. Не поехал. Видно, счел ниже свого достоинства наравне со всеми быть; как же, начальник!
Надо брать все в свои руки. Не доверят только: молод, скажут. И Алтынов, говорят, старый приятель Грошеву, недаром его поддерживает. А тут этот случай. И надо было ему, Никандрову, так расслабить себя, предупреждали же люди насчет Грошева, нет, не послушался, и перехитрил его Грошев. И с Антоновой неладно получилось…
Больше он не поддастся соблазну, Грошеву никакие уловки не помогут. Скоро ферма станет одной из крупных в районе — восемьсот коров! Такому хозяйству нужен руководитель-специалист…
Никандров оглянулся. Обоз, круто повернув к ферме, был весь виден. Последняя лошадь, сильно отстав, одиноко плелась.
Никандров, приостановившись и приложив ко рту рупором сложенные руки, закричал во всю глотку:
— Узнайте, что там с лошадью!
И по замешкавшемуся обозу прокатилось:
— Уу… айте!.. ошадью!
Лошадь, видимо, запуталась в вожжах, встала. Глядели, как к ней подбежал Александр Князев, ждали. Вот он скрылся за возом, затем снова вынырнул впереди лошади, зачем-то поглядел на верх воза, повернулся к обозу и закричал:
— Антоновой не-ету!
К недоуменному Никандрову, который ругал себя за то, что не поставил замыкающим Князева, подошел дед Макар, как-то виновато проговорил:
— Давя мне показалось,
— Ослышался!.. Веди обоз, я побежал.
Глубоко вязня в рыхлом снегу, Никандров на бегу огибал пышные возы.
— Где Антонова? — спросил он Князева, распутывавшего вожжи.
Князев пожал плечами:
— Не знаю.
Он привязал концы вожжей за оглоблю и понукал лошадь:
— Но-о, трогайся!
— Странно, — в раздумье произнес Никандров.
Больше они не сказали ни слова, идя к Барскому пруду. Никандров шарил глазами по дороге, ждал, вот-вот от осинника, закрывавшего пруд и плотину, вывернется Антонова. Мало ли чего может быть. Дошли до пруда, но Антонову нигде не обнаружили. И следов ее не было.
— Разве к стогам ушла? — неуверенно предположил Князев.
— Зачем?
— Я тоже так думаю.
Никандров взошел на плотину и заметил на наледи две белые полосы, они круто обрывались, затем появлялись вновь и соскальзывали с плотины в овраг. Никандрову стало жарко. Он понял, что Маша упала, но, заглянув на дно оврага, не увидел ее и все же, взвихривая снег и черпая его валенками, побежал по крутому склону. Следом за ним устремился Князев. Они нашли Машу в тальнике около сухой вербы, в глубоком снегу.
Она, видимо, потеряла сознание. Они осторожно подняли ее. Подъем с ношей был для них тяжелым, несколько раз останавливались, а когда выбрались на плотину, из-под их шапок шел густой пар.
Машу положили на снег. Она лежала как мертвая, на ее лице не замечалось никакого движения, «Может, правда умерла», — подумал Никандров, а вслух зло сказал:
— Не догадаются лошадь пригнать!
— Наверно, не доехали.
— Понесли!
И опять тронулись в путь. Они спешили, а снег мешал быстро идти. За осинником увидели, что кто-то навстречу гонит во весь опор лошадь.
— Эх, врача бы! — сказал Никандров, соображая, что можно предпринять сейчас.
Дед Макар не по-стариковски бойко соскочил с саней:
— Зашиблась?
Ему не ответили. Молча, со скорбными лицами, как покойницу, Машу погрузили в сани, и тогда она слабо застонала.
— Осторожней, — предупредил Никандров деда Макара.
Маша приоткрыла глаза, на лбу и переносице выступили мелкие капельки пота. Никандров, легко касаясь, вытер лоб и положил ее голову к себе на колени, чтобы Маша не билась головой о сани, когда дед Макар погонит лошадь. А то, что дед Макар погонит лошадь, он не только знал, а сам его заставит это делать. Да и старик понимал, что надо торопиться. Он хлестал лошадь по мокрым бокам, причмокивал и приговаривал:
— Но-о, выноси, милая.
После обоза в лывинах появились раскаты, и сани на них мотало. Никандров старался, чтобы Машу меньше трясло. С лошади падали мыльные ошмотья, из ка-рей она стала темной, а Никандров требовал одно: «Гони!» Машу между тем била мелкая дрожь, а когда они подъехали к ферме, у нее началась рвота. Остановив лошадь, Никандров метнулся из саней и закричал:
— Масягина!
И тут же вспомнил, что ветеринарного фельдшера вызвали в Конев на совещание. Побежал в сторожку звонить в Кузьминское, но на фельдшерском пункте, кроме сторожа, никого не было, фельдшерица ушла к больному.