«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
После революции, в 20-е годы литература, в большей степени, чем когда бы то ни было ранее, заговорила языком народа, а еще точнее — через литературу заговорил трудовой народ. В лице в первую очередь Есенина и Шолохова он обрел, наконец, свои уста.
Принципиальная особенность «Тихого Дона», отличающая его не только от рассказов Крюкова, что очевидно, но и от многих других произведений русской литературы, — насыщенность фольклорными мотивами в самых разнообразных проявлениях. Это выражало не только личную устремленность Шолохова, но и время — эпоху 20-х годов.
Проблема фольклора в «Тихом Доне» имеет прямое отношение к прояснению его авторства.
Фольклор в этом романе не носит книжного характера, его источник — не фольклорные
Россия — одна из немногих стран в мире, где фольклор как живое творчество народа сохранил себя и по сей день. Еще в середине XX века, в 50—60-е годы, Александр Яшин на повседневном материале жизни своего родного Никольского района Вологодской области написал рассказ «Вологодская свадьба», в основе которого — свадебный обряд этих мест, а фольклорист, впоследствии известный исторический писатель Дмитрий Балашов в соседнем Тарногском районе Вологодчины, где я родился, записал этот свадебный обряд, как он сохранился до наших дней. В соавторстве с Ю. И. Марченко и Н. И. Калмыковой он опубликовал книгу «Русская свадьба»36, где доказал, что свадебный обряд Кокшеньги, что в Тарногском районе Вологодской области, куда когда-то пришли новгородцы, — полностью сохранил обрядовую традицию Великого Новгорода. Яшин написал свой рассказ до книги Дмитрия Балашова и не по его фольклорным записям, а исходя из того личностного опыта, который давал ему родной край, его язык, былины, песни, близкие фольклору юга России, прежде всего, казачества. Исследователями давно отмечена особая близость былинного и песенного фольклора Севера и казачьих областей России37.
Работая над «Тихим Доном», Шолохов обращался к фольклору, прежде всего — к казачьей песне. Современники свидетельствуют, что писатель знал немало старинных казачьих песен и сам их исполнял. Эти песни любила петь вся шолоховская родня. Современников поражало в Шолохове не только то, что он «отлично знал историю, быт, культуру, привычки и нравы казаков — он сам органически жил в стихии культуры и быта казачества»38.
Обращался Шолохов и к фольклорным записям, сборникам казачьего фольклора, записанного еще в XIX веке. К. Прийма в книге «С веком наравне» свидетельствует, что в 1974 году в станице Вёшенской Шолохов рассказывал ему о сборниках «Донские казачьи песни» А. Пивоварова (Новочеркасск, 1885), «Сборнике донских народных песен» А. Савельева (СПб., 1886), которые он изучал, работая над романом «Тихий Дон»39.
Макаровы оспорили это свидетельство К. Приймы и в свойственной им грубой манере безапелляционно заявили: «...Шолохов не только плохо знал историю казачества, но и дезинформировал своих собеседников — книги, на которые указано как на источник песен в “Тихом Доне”, Шолохов не читал»40.
Но обратимся и мы к сборникам А. Савельева и А. Пивоварова (чего не сделали, видимо, Макаровы, в силу того, что эти сборники давно стали библиографической редкостью) и, опираясь на другие свидетельства писателя, проверим документально слова К. Приймы, опровергаемые «антишолоховедами».
Мы уже ссылались на письмо Шолохова Левицкой от 4 июля 1932 года:
«Меня очень прельщает мысль написать еще 4 книгу (благо из нее у меня имеется много кусков, написанных разновременно, под “настроение”), и я, наверное, напишу-таки ее зимою... Ну, да об этом еще будет у нас разговор. Надо же мне оправдать давным-давно выбранный для конца эпиграф. Я его Вам читал, и он так хорош, что приведу его еще раз:
Как ты, батюшка, славный Тихий Дон,
Ты кормилец, наш Дон Иванович,
Про тебя летит слава добрая,
Слава добрая,
Как бывало, ты все быстер бежишь, все чистехонек.
А теперь ты, Дон, все мутен течешь,
Помутился весь сверху донизу.
Речь возговорит славный Тихий Дон:
“Уж как-то мне все мутну не быть,
Распустил я своих ясных соколов,
Ясных соколов — донских казаков.
Размываются без них мои круты бережки,
Засыпаются без них косы желтым песком...”.
А какие водятся на Дону старинные песни, Евгения Григорьевна, — дух захватывает. Доведется Вам быть в Вёшенской — непременно съездим на один из хуторов, есть там немолодой казачок, один из немногих уцелевших за эти годы. Поет он диковинно!»41.
Эту старинную казачью песню — «давным-давно выбранный для конца эпиграф» — Шолохов поместил эпиграфом — только не к 4-й, а к 3-й книге. Текст ее почти идентичен, если не считать последней строчки: «Высыпаются» — вместо «Засыпаются» (3, 6).
Песню эту М. А. Шолохов мог читать Е. Г. Левицкой только по «Сборнику донских народных песен» А. Савельева или по сборнику «Донские казачьи песни» А. Пивоварова — больше она нигде не публиковалась. В сборнике А. Пивоварова она значится под номером 107, в первом отделе, где представлены песни «исторические, разбойничьи, удалые и военные» с пометкой: «Из сборника Савельева»42. Разночтения с текстом эпиграфа минимальны. Последняя строка в песне звучит так: «Высыпаются без них косы желтым песком», что говорит о том, что публикуя песню, Шолохов сверил ее с первоисточником. Песня сопровождается комментарием: «Песня народилась по случаю войны с французами, когда Дон выставил на войну всех своих «ясных» соколов. Донцы выставили 35000 всадников... осенью 1815 г. воротились на Дон 15000 человек»43.
Эпиграф к первой книге романа «Тихий Дон» (его первую часть мы находим в том же сборнике А. Пивоварова под номером 111, с подзаголовком: «Дон после войны»), — из тех же песен Отечественной войны 1812 года, и с пометкой: «Сообщил Н. А. Сальников». Песня, проникнутая трагическим восприятием действительности (не вернулась почти половина донцов, призванных на войну с Наполеоном!), начинается вопросом:
Чем-то наша славная земелюшка распахана?
Далее следует ответ:
Не сохами-то славная земелюшка наша распахана, не плугами,
Распахана наша земелюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная земелюшка казацкими головами.
И далее каждый новый рефрен песни начинается вопросом:
Чем-то наш батюшка славный, тихий Дон украшен?
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами.
Чем-то наш батюшка славный тихий Дон цветен?
Цветен наш батюшка славный, тихий Дон сиротами.
Чем-то во славном тихом Дону волна наполнена?
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами44.
Публикуя эту песню в качестве эпиграфа, — в рукописи он появляется только в беловой ее редакции, — Шолохов снял вопросы-запевы и оставил практически без изменений ответы.
Эпиграфы как первой, так и третьей книги с самого начала мыслились Шолоховым как трагический камертон к роману. Намереваясь написать четвертую книгу, вершинно трагедийную в романе, он так объясняет Левицкой этот свой замысел: «Надо же мне оправдать давным-давно выбранный для конца эпиграф».
Песенные эпиграфы, найденные Шолоховым для своего романа, в книге А. Пивоварова помещены почти рядом, под номерами 107 и 111, буквально на соседних страницах. Они выражают самую главную, определяющую движение романа мысль о трагедии казачества и шире: крестьянства, и еще шире: русского народа в революции. Шолохов выбрал эти эпиграфы в самом начале работы над «Тихим Доном», потому что с самого начала знал, чему будет посвящен, как будет вершиться его роман, ради каких целей и задач он начинал его писать. И это — еще одно могучее подтверждение авторства Шолохова.