Тихий Дон
Шрифт:
– Где же тебя мои ребята сцапали?
– Возле хутора.
– Куда шел?
– Куда глаза глядят…
Фомин еще раз внимательно посмотрел Григорию в глаза и улыбнулся:
– Ты, я вижу, думаешь, что мы тебя словили и в Вешки повезем? Нет, брат, нам туда дорога заказанная… Не робей! Мы перестали Советской власти служить. Не ужились с ней…
– Развод взяли, – пробасил немолодой казак, куривший возле печи.
Кто-то из сидевших за столом громко засмеялся.
– Ты ничего про меня не слыхал? – спросил Фомин.
– Нет.
– Ну,
Григорий не верил ни одному слову Фомина. Бледный и сдержанный, он разделся, присел к столу. Ему хотелось курить, но он вспомнил, что у него уже вторые сутки нет табака.
– Покурить нечего? – обратился он к Фомину.
Тот услужливо протянул кожаный портсигар. От внимания его не ускользнуло, что пальцы Григория, бравшие папиросу, мелко вздрагивали, и Фомин снова улыбнулся в рыжеватые волнистые усы.
– Против Советской власти мы восстали. Мы – за народ и против продразверстки и комиссаров. Они нам долго головы дурили, а теперь мы им будем дурить. Понятно тебе, Мелехов?
Григорий промолчал. Он закурил, несколько раз подряд торопливо затянулся. У него слегка закружилась голова и к горлу подступила тошнота. Он плохо питался последний месяц и только сейчас почувствовал, как ослабел за это время. Потушив папиросу, он жадно принялся за еду. Фомин коротко рассказал о восстании, о первых днях блуждания по округу, высокопарно именуя свои скитания «рейдом». Григорий молча слушал и, почти не прожевывая, глотал хлеб и жирную, плохо сваренную баранину.
– Однако отощал ты в гостях, – добродушно посмеиваясь, сказал Фомин.
Икая от пресыщения, Григорий буркнул:
– Жил-то не у тещи.
– Оно и видно. Ешь дюжей, наедайся, сколько влезет. Мы хозяева не скупые.
– Спасибо. Вот покурить бы зараз… – Григорий взял предложенную ему папиросу, подошел к стоявшему на лавке чугуну и, отодвинув деревянный кружок, зачерпнул воды. Она была студеная и слегка солоноватая на вкус. Опьяневший от еды, Григорий с жадностью выпил две большие кружки воды, после этого с наслаждением закурил.
– Казаки нас не дюже привечают, – продолжал рассказывать Фомин, подсаживаясь к Григорию. – Нашарахали их в прошлом году во время восстания… Однако добровольцы есть. Человек сорок вступило. Но нам не это требуется. Нам надо весь округ поднять, да чтобы и соседние округа, Хоперский и Усть-Медведицкий, подсобили. Вот тогда мы потолкуем по душам с Советской властью!
За столом шел громкий разговор. Григорий слушал Фомина, украдкой посматривая на его сподвижников. Ни одного знакомого лица! Он все еще не верил Фомину, думал, что тот лукавит, и из осторожности молчал. Но и молчать все время – тоже было нельзя.
– Ежели ты это, товарищ Фомин, всурьез говоришь – чего же вы хотите? Новую войну подымать? – спросил он, силясь отогнать навалившуюся на него сонливость.
– Я уже тебе об этом сказал.
– Власть
– Да.
– А какую же ставить?
– Свою, казачью!
– Атаманов?
– Ну, об атаманах трошки погодим гутарить. Какую власть народ выберет, такую и поставим. Но это – дело не скорое, да я и не секу насчет политики. Я – военный человек, мое дело – уничтожить комиссаров и коммунистов, а насчет власти – это тебе Капарин, мой начальник штаба, расскажет. Он у меня голова насчет этого. Башковитый человек, грамотный. – Фомин наклонился к Григорию, шепнул: – Бывший штабс-капитан царской армии. Умница парень! Он зараз спит в горнице, что-то прихворнул, должно, с непривычки: переходы делаем большие.
В сенях послышались шум, топот ног, стон, сдержанная возня и приглушенный крик: «Дай ему в душу!» За столом разом смолкли разговоры. Фомин настороженно глянул на дверь. Кто-то рывком распахнул ее. Низом хлынул в комнату белый всклубившийся пар. Высокий человек без шапки, в стеганой защитной теплушке и седых валенках, от звучного удара в спину клонясь вперед, сделал несколько стремительных спотыкающихся шагов и сильно ударился плечом о выступ печи. Из сеней кто-то весело крикнул, перед тем как захлопнуть дверь:
– Возьмите ишо одного!
Фомин встал, поправил на гимнастерке пояс.
– Ты кто такой? – властно спросил он.
Человек в теплушке, задыхаясь, провел рукой по волосам, попробовал шевельнуть лопатками и сморщился от боли. Его ударили в позвоночник чем-то тяжелым, видимо прикладом.
– Чего же молчишь? Язык отнялся? Кто такой, спрашиваю.
– Красноармеец.
– Какой части?
– Двенадцатого продовольственного полка.
– A-а, это – находка! – улыбаясь, проговорил один из сидевших за столом.
Фомин продолжал допрос:
– Что ты тут делал?
– Заградительный отряд… нас послали…
– Понятно. Сколько вас было тут в хуторе?
– Четырнадцать человек.
– Где остальные?
Красноармеец помолчал и с усилием разжал губы. В горле его что-то заклокотало, из левого угла рта потекла на подбородок тоненькая струйка крови. Он вытер губы рукой, посмотрел на ладонь и вытер ее о штаны.
– Эта сволочь… ваша… – глотая кровь, заговорил он булькающим голосом, – легкие мне отбил…
– Не робь! Вылечим! – насмешливо сказал приземистый казак, вставая из-за стола, подмигивая остальным.
– Где остальные? – вторично спросил Фомин.
– Уехали в Еланскую с обозом.
– Ты откуда? Каких краев рожак?
Красноармеец взглянул на Фомина лихорадочно блестящими голубыми глазами, выплюнул под ноги сгусток крови и ответил уже чистым звучным баском:
– Псковской губернии.
– Псковский, московский… слыхали про таких… – насмешливо сказал Фомин. – Далеко ты, парень, забрался за чужим хлебом… Ну, кончен разговор? Что же нам с тобой делать, а?