Тихий гром. Книги первая и вторая
Шрифт:
— Еще, кажись, чегой-то стряслось. Может, что с Мироном или со Степкой приключилось. Придет беда — растворяй ворота. А еще сказывают, у кого детки, у того и бедки.
Наскоро закидав верхушку копны сухим, как порох, сеном, вскинул Василий на плечо вилы и почти рысью побежал к зароду.
Но ни со Степкой, ни с его отцом на этот раз ничего такого не случилось, чтобы тревожиться. До города домчались они менее чем за два часа. Степке, понятно, дорога эта вечностью показалась, потому как исполнение Митькиного совета обошлось
У доктора все произошло на диво быстро и просто: вырвал он больной зуб, поколдовал над пустым местом, посидеть велел, потом еще два раза копаться принимался там. А потом сказал:
— Н-ну, вот и все, богатырь. Больше этот зуб у тебя болеть не будет.
— Богатырь, — почему-то обидело Степку это слово, — а зуба-то тоже больше не будет.
— Ах, сколь ты расчетлив, мужичок! — засмеялся доктор. — Небось когда болело, так хоть бы все согласился выдергать, а?
— Понятно, согласился бы, — признался Степка. — Не помирать же от боли!
Когда тронулись в обратный путь, Степка, до крайности измученный болью, теперь уже отступившей, Почувствовал нестерпимую усталость, запросился поспать. Он хотел просто сползти с сидушки на дно ходка и уснуть. Но в коротком коробке трудно было ему поместиться. Видя это, Мирон засуетился:
— Да ты ложись, ложись тута, сынок, поудобнейши. А я на козлы перейду.
Он так и сделал, освободив место, и Степка немедленно задремал сладко, не обращая внимания на тряску.
Сидя на козлах, Мирон придерживал Ветерка, чтобы меньше встряхивало ходок на колдобинах, по сторонам поглядывал… И вдруг сердце кольнуло предчувствие чего-то недоброго.
В больнице задержались они разве чуть поболее часа. И когда ехали туда, ничего такого не примечал Мирон. Люди кучками на улицах табунятся — встревоженные какие-то, недовольные, торопятся все куда-то, хотя идут в разные стороны. Кое-где возле заборов толпами стоят, на листках что-то читают.
Не выдержал Мирон, подвернул поближе, спросил у молодого мужика:
— Скажи, добрый человек, чегой-та тама?
— Чаво, чаво, — как с цепи сорвавшись, обозлился почему-то мужик. — Телеграмма экстренная — вот чаво!
— А про что в ей сказано?
— Про войну. Война объявлена!
— Да с кем же война-то? — вдогонку спросил Мирон.
— С германцем, дяденька, с германцем, — ответил ему уже другой человек, по виду студент.
Мирон подергал зачем-то свою лопатистую бороду, крякнул, будто залпом выпил стакан горькой, и тронул Ветерка.
Не хотел он тревожить Степку быстрой ездой — пусть бы отдохнул после стольких мук. Да и день-то все равно пропал. Куда теперь спешить? Но совсем не заметил он, как в полную силу разошелся Ветерок, и пошевеливал его вожжой. Василий-то едва успел родной порог переступить, и снова котомку ему увязывать. И не на службу пойдет — на войну! Оттуда не все возвращаются. А там, гляди, так и Митьку заберут. Макару
Еще с бугра, как только показался хутор, увидел Мирон большую толпу на площадке между Прошечкиным амбаром и его домом. Скоро донесся оттуда бабий вой, крики. Тут уж не нужны были ему объяснения, что происходит. Без слов яснее ясного.
Проснулся в ходке Степка и, поднявшись на сиденье, увидел народ, расслышал душераздирающие бабьи крики.
— Эт чего ж там такое, тятя? — тревожно спросил Степка. — Уж не помер ли кто?
— Пока, знать, никто не помер, сынок, — горько морща переносицу, ответил Мирон, — а хуже того — война. Многие оттоль не воротются либо калеками придут.
Они уже съезжали на плотину, и Степка, тараща глаза на происходящее, никак не мог взять в толк: какая война? откуда отец, еще не подъехав и не спросив никого, уже знает, что там случилось?
Василий, еще издали увидев подъезжающих Мирона и Степку, было направился к ним, но его перехватила бабка Пигаска. Решительно став на его пути и тряся почерневшим костлявым кулачком, она застрекотала:
— Ну, Васька, вражина ты эдакий, видишь, чего ты наделал-то?
— И чего ж я наделал?
— Ишь ведь, не знает он! А кто мертвяка некрещеного в хутор приволок? Кто? Вихор тебя подыми! Аль не сказывала я тебе, что войну ты ентим нехристем накличешь?
— Побойся бога да себя побереги, баушка! — почернел от негодования Василий. — А то, не ровен час, под руку попадешь ты, да и хизнешь, на войне не побывав. — Он отодвинул ее рукой с пути и, подходя к своим, спросил:
— Ну, жив, что ль, Степка-то?
— Да Степка-то жив и здоров. Отоспался за дорогу… А твои дела как? — с тревогой спросил Мирон.
— Пошли дела на лад, и сам делам не рад, — невесело усмехнулся Василий.
— Уж выкликнули, что ль, тебя? — допытывался Мирон.
— А то как же. Котомку опять сбирать да завтра в городу на сборном быть.
— А еще кого?
— Гришку Шлыкова, Дороню Гребенкова, сватов Проказиных Егора и Гордея… Да всех-то перечтешь, что ль. Видишь, чего тута творится…
— Да-а-а, — как-то навзрыд вздохнул Мирон. — Гордей-то у свата вслед за тобой на службу пошел и воротился чуток пораньше, а недолго же дома погостил… Ну, пойдем, что ль, домой. Чего толкаться возля чужого горя — свого хоть отбавляй!.. А Макара-то нашего, не слыхал, не тронули поколь?
— Да будто бы не выкликали, не слыхал я…
С ревом, с причитаниями рассыпалась и таяла толпа. От Лишучихи одну за другой растаскивали белоголовые четверти с водкой. А поближе к вечеру застонал хутор пьяными голосами, прощальными песнями. Вино лилось рекой, а еще более полноводной рекой лились горькие бабьи слезы. Кому-то понадобилась эта война, кто-то где-то с кем-то не поладил, чего-то не поделил. Никому ни из баб, ни из мужиков это неведомо, только все доподлинно знают, что платить за все придется мужикам — кровью, ранами и жизнями своими. Хлебнут и бабы, и ребятишки горя через край, оставшись без кормильцев, без работников.