Тихий гром. Книги первая и вторая
Шрифт:
Паровик был уже установлен, углубка ствола, только что начатая, продолжалась, и гудки над хутором раздавались, но собирали они жиденькую, тощую кучку рабочих, еще остававшихся при деле.
Всем — и мужикам, и бабам, и рабочим — не терпелось узнать, что же там делается, на войне-то? Кто кого одолевает, кто над кем верх берет и скоро ли эта проклятая война кончится? А она только началась, только разгоралась.
Теперь-то вот газетки в почет вошли. Относились к ним по-иному, с большим уважением. Но опять же, где их взять? И далеко не каждый
Ездил как-то в город кум Гаврюха. Газеткой свежей там разжился. «Степь» называлась газета. Развернул ее Гаврюха и всю дорогу по складам читал. Пока до конца предложения домычит, начало уж и вспомнить не может. Опять от точки начинает. И до того за дорогу-то учитался — голова кругом пошла.
Но оставить это непосильное занятие кум Гаврюха никак не мог. Ведь старший сын — Ганька, Гаврил Гаврилович, стало быть, тот самый, что не один год прожил в работниках у Прошечки — с первых дней на войну взят. Как проводили, так с той поры ни письма, ни весточки нет. Потому хочется Гаврюхе проникнуть в смысл напечатанного, а поделать ничего не может.
И опять же тут вот поминается «Висла» какая-то, «Львов», «Неман». Что это за названия такие? Ну, Висла — это вроде бы речка. Львов — город, кажется. От людей слышать доводилось. А вот Неман — что за оказия и с чем ее едят?!
Ничегошеньки не понял и не запомнил мужик. Одно-разъединое слово колом в память воткнулось — «Неман». Осерчал кум Гаврюха и в сердцах отхватил от газеты изрядный клок на закрутку. А тут уж и хутор вот он.
Если не считать баб, по мнению кума Гаврюхи, совсем уж ничего не смыслящих в словах печатных, первого в улице встретил он Филиппа Мослова. Трезвехонек тот был и, по всей видимости, торопился куда-то.
— Погоди-ка, Филипп! — окликнул его Гаврюха.
Но Мослов глянул сурово, даже шагу не сбавил и слова не проронил.
— Да ты погоди, Филипп Акимович! — просительно заглядывал Гаврюха в глаза встречному. Тот, поравнявшись, приостановился.
— Не знаешь ли ты, что такое Неман?
— Ман или не ман — катись ты кобыле в карман! — обозлился почему-то Филипп и пошел прочь.
Это не смутило Гаврюху, тем более что Чулок следом шел. Этот мужик башковитый, обмануть его Кириллу Дуранову и то не удается. Он все должен знать.
— Эй, слышь-ка, Иван Корнилыч! — сидя в телеге и придерживая вожжи, чтоб не тронулся конь, позвал кум Гаврюха.
— Чего тебе? — спросил Чулок, подходя.
— Не знаешь ли ты, что такое Неман — город какой аль речка?
— И где ж эт ты словечку такую отыскал?
— Дык вот в газетке вычитал…
— Неман, Неман… — как заклинание повторил несколько раз Чулок, дергая себя за клочкастую, непокорную бороду. — Это, по всей видимости, город, потому как речек таких не бывает. — Подумал еще, брюшко погладил, гарусный поясок поправил и, уставясь в глаза Гаврюхе, твердо заключил: — Город это. Еще маленьким я был, дед мой сказывал, будто они во французскую кампанию
— Ну дык спасибо тебе, Иван Корнилыч. Разобъяснил ты все с понятием. Да только опять же не шибко уверенно, — поклонился кум Гаврюха и хлестнул вожжой коня.
А почти у самых ворот своей избы догнал он Леонтия Шлыкова и тоже остановил его, надеясь вместе обсудить слово и развеять сомнения.
— Ты чего ж остановил-то меня? — спросил Леонтий и подсел на телегу к Гаврюхе, когда конь ткнулся мордой в воротный столб.
— Дык вот, слышь, вычитал я тута в газетке про какого-то Немана. А кто он такой, не знаю…
— А ты что же, и читать, стал быть, умеешь? — перебил вопросом Леонтий. — А я ведь, грешным делом, думал, что ты и аза в глаза не знаешь.
— Еще чего — аза в глаза! Я вот в городу газетку свеженькую купил да читал всю дорогу… А вот Неман… може, речка это? А Чулок сказывает, будто бы город.
— Х-хе! — усмехнулся весело Леонтий. — Город им да речка еще какая-то. Да ведь эт, ведь человек вовсе. Командовающий большой. Енерал, стал быть. Из немцев небось… А то — город им тута!
Совсем запутался кум Гаврюха, но и тут что-то помешало ему поверить Леонтию. Спросил для верности:
— А ты сам-то в грамоте сколь-нибудь мерекаешь?
— А как же! — подхватил обрадованно Леонтий! — Надысь Гришке письмо нацарапал.
— Дык ты не то что по-печатному, а и писать, стал быть, можешь? — удивился такому открытию кум Гаврюха. Не случалось у них за всю жизнь такого разговора.
— А чего ж, пишу, — расправил воробьиную грудь Леонтий. — Пишу, только вот читать к Виктору Ивановичу ношу. Никак не разберу Гришкиной скорописи, да и только! А так хоть чего прочитаю. Хоть вот эту газетку и то прочитаю.
— А ну-к на, почитай, — сунул ему Гаврюха газету.
— Дык ведь, я ведь, слышь, без очков-то слепой, как куренок посля закату. Много читал, оттого, слышь, вот и ослеп.
Раскусил кум Гаврюха и этого грамотея, не поверил ему, а сам оттого в совершеннейший тупик врезался. Теперь и вовсе не знал, что же скрывается под мудреным, неведомым именем — река, город или в самом деле полководец какой? Ежели хватило бы у него сил прочесть еще раз эту статейку, то, возможно, догадался бы он, что не полководец это все-таки, поскольку речь там шла о направлении движения войск.
Но ни сил, ни охоты повторить муки чтения у Гаврюхи не нашлось, потому надумал к вечеру заглянуть либо в контору шахтную, либо к Тихону Рослову — грамотных там достаточно, все растолкуют, и газет читать не надо.
Уж так хотелось Настасье Рословой в тот день дотеребить на полосе оставшийся лен. Некому, кроме нее, дело это сделать. А на кого избу оставить, хозяйство? Да свои-то уж ладно — перебились бы как-нибудь, не впервой. Так ведь инженера, постояльца этого, кормить надо.