ТИК
Шрифт:
JOHN DOE:Брат Nick, вероятно, задолбался печатать (не по незнанию же он прервался на половине!) — поэтому продолжаю с того места, где он безвременно пал.
…Суеверные соображения эти, однако, не повлияли на принятое Брендоном Ли полутора годами позже решение сниматься в готическом комиксовом боевике Алекса Пройяса «Ворон» — в роли… покойника. Рок-музыканта Эрика Дрейвена, убитого накануне собственной свадьбы вместе с невестой — и возвращающегося с того света мстить убийцам, Сценарий основывался на книге комиксов Джеймса О’Бара, придуманной тем под влиянием смерти в автокатастрофе его девушки. Съемки «Ворона» начались в день, когда Брендону исполнилось 28 (классический возраст смерти рок-н-ролльных героев). А сразу после их окончания актер должен был жениться на киноредакторе Элизе Хаттон.
31 марта 1993-го снимали сцену убийства Эрика. Актер Майкл Масси, игравший убийцу, на глазах съемочной группы и почти сотни зевак выстрелил в Брендона из револьвера 44-го калибра, заряженного холостым патроном. Брендон упал и не поднялся — подойдя, увидели в его животе рану «размером с серебряный доллар». Неизвестно откуда взявшаяся пуля разорвала крупную артерию, повредила внутренние органы и застряла в позвоночнике. В больнице Брендону успели
После проведения расследования случившееся объяснили так. Из этого револьвера на съемках стреляли холостыми патронами двух типов: первый — с пулей, но без пороха; второй — с порохом, но без пули. Предпоследний раз выстрел был сделан патроном первого типа, и пуля застряла в стволе. А после выстрела вторым типом — вылетела оттуда почти со скоростью боевой.
Официальное заключение: «Несчастный случай».
DEAD MAN:Ну и? Что вы пытаетесь доказать? Что их замочили?
JOHN DOE:Так или иначе. The first rule of the fight club: подозрение равняется доказательству.
DEAD MAN:Ребята, это паранойя.
JOHN DOE:Это желтая пресса. Pulp fiction. Триллер. Мы с чем работаем? С фигурами и фактами масс-культуры. А герои масс-культуры должны существовать по ее правилам. Ли Чжень фан, померший давным-давно в далекой-далекой галактике от скучного отека мозга, не интересен никому, кроме родственников покойного. В отличие от поп-культурного символа на все времена Брюса Ли, который стал жертвой заговора одновременно триад, коррумпированных продюсеров и брадатых хранителей тысячелетних тайн боевых искусств — и погиб от тайком нанесенного мастером-шифу «удара отсроченной смерти». Это — сюжетная логика фильмов с Брюсом Ли, и только в рамках этой логики стоит трактовать смерть самого Брюса Ли.
THE OTHER:Брат John Doe прав. Это все страшно банально, но так ведь оно и есть. В поп-культуре, в развлекательном кино в частности, действуют правила, обратные нормальным, жизненным (принципу, скажем, неумножения сущностей). На то оно и развлечение. Ибо главное, определяющее свойство жизни заключается в том, что она СКУЧНА. Все в ней случайно, ничто не связано ни с чем и ничего не значит. Это — объективные качества реальности. Но ведь есть и субъективные свойства и потребности человеческого разума, вроде фантазии или необходимости видеть во всем смысл. Из каковых человек и исходил, создавая религию или искусство. И в этом смысле наиболее искусственным — в обоих смыслах — из всех градаций сюжетного творчества является то, что мы сейчас называем «жанром». (Недаром и начиналось все именно с фантастики-ужасов-приключений: ни Гомер, ни Эсхил, ни Шекспир не думали подражать жизни и писали не о типичных, а об экстраординарных героях и событиях). Ведь именно «жанр» по внешним признакам более близок религии: допущение мистики, наличие сквозного смысла… То есть в нашем случае — к демонологии, конечно.
JOHN DOE:Именно. И с этой точки зрения главным из искусств, вполне по дефиниции, будет как раз кино. Как самое «попсовое» (массово востребованное) — и как самое мистическое. Почему мистическое? Потому хотя бы, что оно РАЗЫГРЫВАЕТ — например, смерть: а это чревато по определению. Брендону Ли не стоило играть мертвеца, а Джеймсу Дину так рисково гонять в «Бунтаре». Кстати, почему о нем никто до сих пор не вспомнил?
THE OTHER:Если уж об автомобилях — то вспомните заодно Пазолини. Тем более что в обоих случаях действительно ходили слухи об убийстве.
JOHN DOE:Хм, хм… Какой-то, однако, у нас выходит филиал gay.ru.
NICK:Не будем забывать, что читателей таблоидов пикантные извращенцы всегда интересуют больше привычных натуралов. В этом смысле лучше пидора только пидор-некрофил-расчленитель-людоед. Наш идеал — Джеффри Дамер.
JOHN DOE:Кто к нам присоединился!
NICK:А я не уходил никуда на самом деле. Я всегда буду у тебя за спиной.
21
На дверце грязного колесного трактора, впряженного в явно дерьмососную цистерну с кольчатым шлангом, крупными буквами значилось: «ЗОЛУШКА». И ниже — телефон… Стояло это чудо на Рузовской улице, по которой я шел к Обводному.
Сизое небо над забетонированным льдом каналом, над широкими его набережными, над коптящими и мертвыми трубами еще цедило последние остатки света, длинное пятно за крышами позади меня обмороженно розовело. Я свернул налево, под железнодорожный мост: там, под насыпью, кто-то топтался в вонючих потемках. Перебежал дорогу. Справа чередовались дома с непроглядными подворотнями, мусорные пустыри за щелястыми заборами; наползал запах не то химии, не то тухлятины. Торопливо проносились машины. Угрюмые фабричные стены с изредка тлеющими окошками, одним-двумя, теснились по краям распахнутого выстуженного пространства.
Через некоторое время справа открылся заваленный смерзшимися сугробами то ли скверик, то ли пустырь (торчат пучками какие-то обломанные прутья), за которым, задвинутый в угол, прозябал каменный здоровенный сарай с неразличимыми сейчас тусклыми буквами по слепому фасаду: «Дом культуры им. Х-летия Октября». Срезав через пустырь, я нырнул в подворотню, сплошь расписанную цветными граффити, тоже сейчас не видимыми; попал через нее в узкий дворик, откуда поспешно удирала легковушка, и, повернув направо, оказался перед глухими воротами и будкой-проходной. В будке горел свет.
Поднимаясь на узенькое крыльцо, толкая дверь, я привычно уже гадал: получится?.. Сюда я к Славке приходил в третий раз и на заводе ЖБИ был однажды — и пока везде получалось.
Вообще-то я знал, что пройду и сейчас. И догадывался, почему. Даже не могу сказать, в чем мне хотелось бы убедиться на самом деле: в том, что я прав, или в обратном…
За стеклом на крутящемся стуле развалился (насколько смог) боком ко мне, безнадежно уставясь в маленький телевизор, жирный, со складчатым
Пустой, частично выскобленный двор освещали несколько оранжевых фонарей: грязноватые сугробы у стен лоснились. Справа нависал многоэтажный корпус, в котором не горело ни одно окно — в советские времена здесь была территория какого-то немаленького предприятия, невесть что производившего; теперь, как водится, часть помещений пустовала, что-то сдавалось в аренду под офисы, что-то под мастерские, а Славутич все это грел. Я прошел между двухэтажным зданием, в котором какая-то жизнь еще теплилась, и закрытыми боксами, свернул налево — в совсем уж тесный, не расчищенный толком проход. В лежащем плашмя свете широкого зарешеченного окна рябили густо устлавшие снег опилки — тут притулилась мастерская по деревообработке; наполовину зарылся в сугроб громадный лом. Заканчивался проход деревянной двустворчатой дверью, широкой и перекошенной, в тупиковой стене — я отпахнул ее с усилием.
Газовый котел сипло ревел. Собственно, котлов тут стояло целых два: но новый, автоматизированный, глянцевитый немецкий еще не был полностью подключен, и работал древний совдеповский — здоровенный красный ящик мятого металла, ходящий под себя на бетонный пол подтекающим конденсатом. Славутич трескал что-то за своим столом у дальней стены; моего появления то ли не расслышал, то ли проигнорировал его — обернулся только, когда я встал рядом, предусмотрительно держа руки в карманах. Ручкаться Длинный, слава богу, не стал — посмотрел без особого интереса, покачал башкой:
— Опять прошел?.. Жрать хочешь?
Длинный был незаурядной личностью. Интеллигентнейшие родители (оба — университетские преподы) не только осчастливили его несусветным именем Бронислав (в чем он признался по очень сильной пьяни), но и внушили отпрыску — по принципу обратной реакции — глубочайшее, подкорковое отвращение к образованию. Кое-как оттрубив восемь классов, он решительно забил на учебу и карьеру и с тех пор вел безукоризненно маргинальное существование, сменив к тридцати годам штук пятнадцать профессий. Пика маргинальности и — одновременно — материального благополучия он достиг, подвизаясь актером в концерне знаменитого питерского порномагната Сергея Прянишникова по кличке Пряник (знаменитого еще и тем, что, выставив в 2003-м свою кандидатуру на выборы губернатора СПб, этот беспредельщик в кожаных штанах легко набрал необходимые для регистрации в качестве кандидата 50 тысяч подписей). Среди прочего Славутич снялся в цикле «Белые ночи», которым Пряник отметил приснопамятное «зоолетие»: к сверхпафосной международной пиар-акции президента Путина он запечатлел (в белые ночи) серию оргий на фоне или даже непосредственно на всех главных питерских достопримечательностях. Включая Ростральные колонны, взобравшись на цоколь одной из которых, Славка засовывал свое, говорят, выдающееся (как все в этом человеке, включая пофигизм) достоинство в глубокую глотку какой-то блядищи — при полной безучастности «прикормленных», причем вроде даже за сущие копейки, ментов. Тогдашний заработок Славутича доходил до полутысячи баксов за качественную «кончину»; правда, не кончив вовсе, можно было остаться и совсем без гонорара.
Так что поступление на курсы операторов газифицированной котельной стало для Длинного практически компромиссом с системой. Свидетельством возрастного то ли конформизма, то ли увядания. Сейчас, в сезон, он вкалывал двое суток из трех по очереди в двух котельных — где вместе с ним в последнюю неделю, лишившись матраса у Шохи, вынужден был тусоваться и я. Здесь, например, Славутич кемарил на столе (естественно, никакими спальными местами помещение оборудовано не было — как и не имели права хозяева площадки заставлять одного кочегара дежурить целые сутки кряду), а я — на стащенных с разных концов котельной и выставленных в ряд фанерных стульях. По кирпичному сараю шлялись сквозняки, да и заснуть (не совсем бухому) при работающем, тем более на втором если режиме, котле было мудрено — но сейчас мне особо некуда было податься. (С другой стороны, когда-то я месяц прожил вообще в подвале — и ничего…) На меня, понятно, косо поглядывал механик Миша, Славкин начальник, заходящий иногда отлить себе для личных нужд солярки из бака для неиспользуемого резервного топлива, — ему мне пришлось проставить полтора литра краденой «Зеленой марки».
…Громыхало непрерывно — ну и гроза, — громыхало и лило, как из ведра, ливень был плотный, тяжелый, ледяной, я промок до нитки и продрог до костей, до костного мозга, но деться было некуда, даже шевелиться было нельзя, надо было лежать абсолютно неподвижно, сохраняя неудобную, невыносимо неудобную позу, изображая манекен, такой же, как те, что завалили меня, старые, битые, накиданные в этот кузов, грузно подскакивающие всей массой на выбоинах, мы все перлись и перлись куда-то по колдобинам, а потом кузов самосвала стал крениться и все содержимое поползло, поползло вниз, неудержимо, жутко, вместе со мной — в пустоту, в никуда, в какую-то черную смрадную пропасть, в канализационный отстойник, в шахту, куда уже сбросили тонны хлама и сотни трупов, и все это гнило там, и я туда летел, а навстречу мне поднималась плотная вонь, душащая, я не мог дышать, потому что в ноздри мне залили цементный раствор и он там застыл, и в мочевом пузыре тоже засох здоровый тяжкий ком, камень, его надо разбить, расколотить, в крошки, я бью по нему с размаху, бью и бью поролоновой кувалдой по этой харе, а он даже не замечает ничего, он разговаривает с кем-то, кого я, как ни странно, знаю, ни хрена себе, это же она, это действительно она, никогда бы не узнал, тысяча лет прошла, можно было бы и забыть, надо забыть, но такое не забудешь, как ни пытайся: как он лежит в полуметре от двери, лицом в пол, головой ко входу, чуть наискось, неловко подвернув руки, и широченная, почти черная лужа — уже засохшая, уже пятно, и щедрый, брызгчатый, обтекающий мазок на стене, на светлых выцветших обоях… Очень, очень много крови: кровавая глотка зомби, кровавая жатва, кроваво-красное, кровавый волшебник, кровавый кошмар, кровавый малыш Кори, кровавая мама, кровавые помпоны, кровь в ночи, кровь для Дракулы, кровь Дракулы, кровь из могилы мумии, кровь невинных, крокодил, Кронос, крысы, крысы: ночь ужаса, крысы-убийцы, кто убил Бэмби, Куджо, кукольник с семью сиквелами, кэндимен с двумя…
Я проснулся одновременно от холода, неудобного положения и какого-то шевеления поблизости. Повернул голову, отозвавшуюся на это толчком боли, — сонный Славка дергал желтый вентиль подачи газа, регулируя хотя и автоматический вроде, но раздолбанный котел, тихо матерясь и перебегая время от времени к ГРП. Я кое-как перевернулся на другой бок, пытаясь унять дрожь, — и понял, что от холода надулся мочевой пузырь. Откинул куртку, которой накрывался, спустил ноги, сел. Башка болела нехило. И жутко было даже подумать — выползать на двадцати-с-хреном-градусный мороз…